Антон Дубинин - Первая месса

будет служить, непременно сбываются. А потом он дает особое благословение. Возложением рук на голову, как… как епископ.

Вот так он теперь выражался, его брат — «интенции». Говорил важными священническими словечками. Нет бы по-простому — «намерение» там, или «пожелание». Адам словно увидел брата через много лет — как тот возлагает ему руки на голову, и руки у него теплые и слегка дрожащие в широких рукавах альбы, и Абель становится старшим, другим, совсем незнакомым. На миг Адаму стало жалко такого брата, как он есть — маленького дурака, у которого борода и не думала расти до восемнадцати лет, которого он всегда дразнил и всегда любил. И колотил иногда. А иногда — наоборот: однажды, к примеру, хорошенько врезал Петеру промеж глаз, когда он толкнул Абеля в полосу отлива на берегу, и тот полетел прямо в тинную кашицу со скользкого камня… Старший сказал тогда — «Не смей трогать моего брата». Абель поднялся на ноги, размазывая по щекам жидкую морскую грязь, и Адам запомнил, какое у него было лицо — изумленно-счастливое, как будто он не верил, что можно так сказать о нем. Заступиться перед всеми, назвать… да, назвать своим братом. Адам тогда даже отвернулся, не в силах вынести незаслуженную любовь его взгляда. Интересно, он сам-то до сих пор помнит, как Адам о нем сказал? И будет ли помнить, когда… вернется сюда служить свою первую мессу?

Адам хотел, чтобы брат помнил.

— Здорово, — сказал он вслух. — Я тогда такое загадаю! Ну, такую интенцию, что все просто обалдеют. Чтобы у нас с Хеленой было десять детей, и чтобы мы стали очень богатые, в город бы переселились… Или нет, переселяться на самом деле неохота. А вот десять детей — это да. Здоровенных парней.

Хелена засмеялась — но не кокетливо, а очень хорошо, потому что она разучивалась кокетничать, когда выпивала. Она любила, когда жених так говорил. Тогда ей верилось, что она однажды станет женой и матерью, взрослой умной женщиной, хозяйкой большого дома. Потому что глядя на раздолбая Адама, она иногда в этом сомневалась.

— Ты мне перед мессой записочку подай, — согласился брат. — Брак — дело Божье, за плодовитость в браке молиться вполне естественно. И вы все, ребята, тоже не забудьте — перед мессой подайте мне записочки с интенциями.

И такое смешное, важное слово было «интенции», и так казалось смешно, что они сидят и планируют еще несуществующую мессу, да что там — и детей в еще несуществующем браке, что Абель стал смеяться, а за ним и старший брат, и Хелена, и все друзья — уже забыв, о чем они смеются, хохоча, хлопая друг друга по плечам от возникшего между ними чувства небывалого, теплого единения. Как будто они дружили всю жизнь, или наоборот — только что познакомились и не знали друг от друга никакого зла и печали.

Допили последнюю водку. Петер подмигнул и вытащил запрятанную до времени поясную плоскую фляжку. Разлил темно-желтую жидкость, все покорно понюхали — оказалось, виски. Виски! С ума сойти! После расспросов, где он раздобыл такую красоту и как смел так долго ей не делиться, все снова выпили. На сей раз — за детей. Будущих детей, которые непременно родятся у тех, кто собирается пожениться. И вообще за любовь, добавил поспешно Карл, детей никогда не любивший. Он всегда был не особо основателен — совсем как береговой парень, не то что островные, думающие категориями типа «крепкое хозяйство» уже с десяти лет. Все равно выпили. Какое-то время посидели с пустыми стаканами, слушая в сотый раз рассказ Абеля о том, как отец Давид за плечо привел его к ректору и сказал: «Ну и что же, что шесть классов школы. Сами понимаете — парень из глубинки. Но вот увидите, он поступит! Потому что призвание есть призвание!» И Абель его не подвел — он все время вспоминал слова отца Давида, ну те, о призвании, когда шел на очередной экзамен, и сдал все не хуже других, хотя с такими документами об образовании, как у него, не на что было рассчитывать. И как же он обрадовался, когда услышал свою фамилию в списке поступивших — хотя по правде говоря, приняли всех, кто вместе с ним приехал поступать, потому что главное — это призвание, призвание… Так сам отец Давид сказал. Бога ради, не подумайте, ребята, что я теперь возгордился, а если даже и да — то простите меня, я плохой, скверный человек, недостойный не то что священства — слова доброго, и я сам не знаю, отчего же это Господь решил меня призвать. Наверное, Он так просто захотел. «Господь взошел на гору и позвал с Собой тех, кого --">