Анастасия Благодарова - День пропавших детей

вытянулась. Гравитация подсказала, где «верх» и «низ». Теперь небо, которое доселе, казалось, окружало, вернулось обратно, на положенное ему место. Сам же Стас лежал здесь, далеко под ним, на колючей хвое. Жёсткие иголки впивались в кожу сквозь одежду, но это воспринималось не так чутко, как должно. Если бы хотел, не смог бы объяснить. Всё равно грубое и в корне неправильное сравнение, но единственно понятные живым аналогии – онемение сдавленной конечности, хоть и без судорог. Или действие местного наркоза, пусть и не столь разрушительное. Вероятно, нечто среднее, и в то же время ничего похожего.

Словно заядлая соня, которую мама разбудила в школу, он медленно перешёл в сидячее положение, устало прикрывая глаза руками. Последний вечер запомнился как вторая жизнь. Бесконечно долгая, продолжающаяся по сей день. Стас осознал, насколько точно угадал, когда отнял ладони от лица. К деревянному кресту приколочена овальная пластинка – его чёрно-белый портрет. Ещё в парке стало понятно, как оно закончится, но подобное зрелище всё же отразилось на лице тупым шоком. Не желая верить реальности, покойник погладил табличку, опустил голову. Он сидел на постели из пластиковых венков и живых цветов на закате своей красивой жизни. В его положении подобные декорации смогли бы свести с ума любого. Стас, уставившись на ленты с вышитыми золотыми нитями трогательными, лживыми обещаниями, ждал волны истерики, да так и не дождался. Запертое в парализованном теле сознание не отреагировало, даже когда тесная глухая вечность заперла его глубоко под землёй. А здесь светло, шумят птицы и ласковый ветер. Если остальное воспринималось ясно, как при жизни, пусть каким-то другим образом, будто без участия органов, то дышать отныне не требовалось. Не нужно было проверять пульс. Его нет.

Ещё немного Стас посидел на своей могиле, осматриваясь, пока не решился встать и идти. Поначалу это выглядело нелепо, и, будь здесь кто ещё, возможно, посмеялся бы над походкой мальчишки. Но тот быстро вспомнил, как держать голову, спину, равновесие, помогая себе руками. Восставший из мёртвых и не надеялся найти ответы ни в воспоминаниях, ни там, куда шёл, куда бы ни шёл. В его праве разве что принять. При жизни трудности – испытания, которые всегда преодолевал. Тут ничего не изменилось.

Земля усопших, укрытая берёзовыми кронами, никак не охранялась. Огораживалась забором из ржавых прутьев, что словно кривые клыки впивались в сытую почвенную плоть. По ту сторону от бесхозного поля чернела незнакомая деревенька. Стас на своём пути не повстречал ни живого, ни мёртвого. Не напугал первого, не посоветовался со вторым. Смирившись со своим одиночеством неоправданно быстро, так и не проронив ни слова, не спросив у неба за всё, дошёл до бора.

Зарастающее склизкой тиной старое озеро скиталец выбрал себе в зеркала. Вопреки ожиданиям, из мутной воды на него смотрело знакомое лицо. Только его цвет нельзя определить наверняка. Сколь внимательно ни вглядывался в глубину, человек по ту сторону выказывал лишь мертвенное равнодушие. Стас попытался улыбнуться ему. Получилось вымученно и неестественно, однако. Попробовал разговорить «утопленника». Голос оборвался после долгого молчания, но также быстро, как и с ходьбой, пришёл в норму. Общаться не хотелось, напрягать лицевые мышцы тоже. На уровне инстинкта подобная апатия самостоятельно распозналась как нечто неестественное, по образу старичка, скачущего на резиночке, игре для девчонок, и звонко хохочущего.

За целый день, что Стас провёл на берегу, не почувствовал ни единой вспышки скуки, ни приступа усталости. Ничего. Казалось, он единственный, кто отныне может разделить с вечностью её удел. Но одно происшествие буквально выбило опору из-под ног. Только сумерки завесили небо разводами синей акварели, земля в мгновение ока разразилась могилой и бесследно похоронила беглеца. Почва зажала, лишая возможности двигаться. Никак не реагируя, Стас только прислушался к ощущениям. Удушение, болевой шок от множественных ушибов и переломов ему не грозили. Плотность земли ощущалось как нечто естественное. Как для плода в утробе матери.

Погребённый заживо проваливался глубже. Уже не в реальности – в себя. Как хиляк, что сейчас же хлопнется в обморок. Быстро накатывало ничего, сон без сновидений или иное, куда более пустое чем то, что живые только способны себе вообразить, безуспешно пытаясь заткнуть десятки голосов в голове. Покойник --">