Павел Георгиевич Козлов - Соната для проклятой герцогини

– Нам остается только надеяться на то, что герцогиня сама неплохой музыкант и при виде нашей беспомощности растрогается от жалости, – скривился Север. – Интересно, сколько сейчас времени? – добавил он, зевая. – Держу пари, что все приличные менестрели уже давно отложили баллады и заиграли кабацкие песни.

– Приличные менестрели сюда и не сунутся, – пробормотал Эдвин. – В чертовом замке нет ни одного окна, я перестал ощущать время. Да простит меня муза, ваши страшные сказки не идут у меня из головы. Я уже начинаю жалеть, что ввязался в эту аферу.

– Они не наши, и они не сказки, – поправил его Север. – И контракт подписал ты сам, скрипач. Никто тебя не принуждал.

– Я думал, что это лишь антураж, шутка!

– Позволь мне угадать, – ядовито предложил Север, – эту бумажку тебе подсунул не кто иной, как наш здешний распорядитель после твоего необыкновенно удачного выступления в таверне «Под крылом черного лебедя», что приютилась на выходе из ущелья в двадцати милях от замка Герцога?

Эдвин оскалился в ответ.

– Вы вряд ли услышите от меня что-то новое. Мы все оказались здесь по схожему сценарию.

Мойра посмотрела в пол.

– Утро вечера мудренее, – вздохнул Север. – В гостиной на выделенном нам этаже есть часы. Предлагаю справиться о времени и, если час поздний, отойти на боковою. У нас еще будет время найти свою игру завтра перед концертом.

– Ты прав, пожалуй, – нехотя согласился Бард.

Они вышли из тесной коморки, послужившей им репетиционной комнатой, и, никем не сопровождаемые, проследовали по не менее узкому коридору и поднялись к себе на этаж.

– Уже полночь! – присвистнул Север, первым зайдя в гостиную. – Похоже, у нас не осталось иного выбора, кроме как хорошенько выспаться.

– Выбор есть всегда, – пробурчал Эдвин и скрылся в своей комнате, демонстративно хлопнув за собой дверью. Остальные музыканты лишь обменялись красноречивыми взглядами и так же молча разбрелись по предоставленным им опочивальням.

Мойра наивно надеялась, что после смятения и волнений прошедшего дня сон не заставит себя долго ждать. Она рухнула на постель в абсолютном изнеможении, но капризный Морфей со свойственным ему легкомыслием передумал заключать певицу в свои объятия.

Казалось, что все было вверх тормашками – что только сейчас, после часов лихорадочных сновидений с приходом ночи наступило долгожданное пробуждение, и Мойра осталась одна, в абсолютной ясности, наедине с догорающей свечой и тишиной собственных мыслей.

Странно, подумалось Мойре, почему до сих пор она не видела ни одного слуги, кроме Распорядителя? Кто застелил ее постель, кто отворил ей сегодня утром, кто приготовил обед и накрыл на стол? Почему по прибытии к черным воротам замка ее встречал только Распорядитель, и кто ранее встретил его? Миллионы вопросов, что не посетили ее в течение дня, казались такими очевидными в ночной темноте замка без окон.

Кто жил в этих тесных, сгорбленных катакомбах? Кто составил смертельный контракт?

И боялась ли она? А можно ли было бояться абсолютной неизвестности? Настолько абсурдной, настолько нелепой, что даже сам предмет ее страха никак не желал себя проявить?

И все же страх был. Он был настоящим и честным, он был даром ночи, последней связью с реальностью, он был животным, рациональным, действительным. Он был везде. Он был холодной неизбежностью – слишком явной, чтобы отпустить ее мысли; слишком гордой, чтобы перерасти в панику.

Здесь могла прерваться ее жизнь. Мойра в этом не сомневалась. Это была данность, факт, обстоятельство. Мойра знала это с той же уверенностью, с которой иной раз даже на расстоянии ощущаешь кончину близкого человека. Вероятность смерти витала в воздухе и скрежетала под ногами, она была на коврах и между нитей разлагающихся гобеленов. Замок дышал смертью, он был смертью. Он просто был.

В гостиной скрипнула и притворилась дверь. Кто-то мягкой походкой преодолел пространство пустой комнаты и вышел в коридор. Вскоре шаги стихли.

"Зачем он вышел?" подумалось Мойре. А затем: "А что, если это был не он?" Кто-то другой. Не Бард.

Она приподнялась на кровати и прислонилась к холодной стене. Почему-то так