Андрей Миллер , Антон Мокин - El creador en su laberinto

El creador en su laberinto

Над всей Испанией безоблачное небо

Середину весны в Мадриде всегда впору было называть летом, а в летнее время столица империи делалась особенно прекрасной. Ничто не отвлекало художника от созерцания красоты: каждое своё утро он проводил у окна. Даже очевидные волнения в городе, грозящие обернуться настоящим пламенем, не становились помехой этой приятной традиции.

Настал апрель 1808 года. Уже пару недель Мадрид был занят войсками Наполеона Бонапарта, и ничего хорошего это не сулило. Обоих претендентов на испанский престол французы пленили: по всему выходило, что скоро быть новой власти. Или не быть?..

Квартира принадлежала сыну, но сейчас была предоставлена одному лишь Франсиско — для плодотворной работы. Хавьер с молодой женой отправились в небольшое путешествие: детям придворного живописца и богатых баскских финансистов легко позволять себе подобные капризы.

Да, ничто не отвлекало от созерцания, потому что способности слышать пожилой художник давно лишился.

Если подумать, то Франсиско очень повезло с этим тяжёлым недугом. Не в том смысле, что лишающая тебя одного из чувств болезнь — благо. Просто он знал о трагедии того безумно талантливого композитора немецкой школы, Бетховена. Людвиг, великий музыкант, оглох — как и сам Франсиско. Слуха они оба лишись почти одновременно, в последние годы теперь уже безвозвратно ушедшего XVIII века. Уж если пианист не прекратил работать из-за глухоты, то стоит ли жаловаться на неё художнику?

Вот если бы Франсиско Хосе де Гойя-и-Лусьентес потерял зрение, это стало бы настоящей трагедией.

— Зачем ты пишешь эту картину? Я тебя о таком не просила.

Глухой художник давно уже не слышал никаких голосов, кроме этого единственного. Благородного, с волнующей музыкальностью, женского голоса: он принадлежал прекрасной черноволосой девушке, неизменно носившей не совсем приличные платья. Никто другой, кроме самого Гойи, не видел и не слышал её.

— Я достаточно стар, чтобы пользоваться роскошью писать, что сам пожелаю. — отвечал художник своей музе.

«Музой» он называл таинственную даму, не будучи полностью уверенным в её истинной природе. Кто эта женщина? Может быть, ангел или демон… но это не так важно. Важно то, что она была спутницей Франсиско уже много лет. По ночам нежно шептала в ухо сюжеты картин, действительно просила написать их — просила так пылко, с такой обжигающей страстью, как самая глубоко влюблённая женщина просит овладеть ею.

А днём Муза осторожно обнимала Гойю за плечи в мастерской и ласково касалась его руки, сжимающей кисть. Лишь изредка властно указывая: чаще — лишь поправляя в деталях.

За все эти годы, за целые десятилетия, Муза ничуть не состарилась. Она была такой же, как в их первую встречу — что случилась на улицах Рима в далёком 1771 году, после оглушительного провала художника в академии Сан-Фернандо. Если бы не случайное знакомство с Музой в самом злачном месте Вечного Города, как знать — стал бы Гойя тем, кем он стал?

— Ты писал то, что хотел, до нашей встречи: не припомню, чтобы это приносило успех.

— Полагаешь, я тебе должен?..

— О, ты изрядно должен, но отнюдь не мне.

На холсте, что стоял перед живописцем, разворачивалась сцена, завораживающая своей динамикой и кровавостью. Огромные боевые лошади, белой и гнедой мастей, в ужасе неслись сквозь плотную толпу мадридских простолюдинов. Две приземистые фигуры с оружием наперевес преграждали коням путь.

Испанец в чёрных одеждах, с перекошенным безумной яростью лицом, стаскивал с коня всадника в восточном костюме. Заносил над грудью врага нож, и уже вот-вот рубаха кавалериста должна была стать такой же красной, как его широкие штаны. Конечно, изображение мусульман на французской службе было небольшой натяжкой: с Мюратом пришли в Испанию гвардейцы. Но этот образ хорош для обращения к людям, по сию пору хорошо помнящим о Реконкисте.

Воистину, картина изображала тот самый первый удар, что способен начать настоящее восстание. Мамлюк-бонапартист падал с коня, как должна была рухнуть сама насаждаемая силой власть.

— Это не просто картина.

Муза сложила руки под высокой грудью, одной своей позой безупречно выражая всю глубину недовольства.

— Ты полагаешь?

Он понимал, конечно, что это не комплимент. Неведомое существо, на вдохновляющее общество --">