Антон Сергеевич Лобутинский - Волонтёры

I

По крайней мере, моё сознание тебя помнит. Несмотря на перечень безутешных (поправка – мною грешных) стихотворений, витающих вместе с розовыми облаками – стержень юношеского неба – в пыли ребячливых грёз, заслоняющими собой не то, что проспекты, материки, по которым мы вместе не ходили. Тут же ссылка на недавние сны: естественно, туман, в котором ты ищешь хоть одно живое лицо, чтобы окрикнуть его и узнать название того города, в котором мы литературно затерялись.

Когда-то был холодный ноябрь, красно-жёлтые покрывала из листьев и дробительный дождь у твоего сквозящего окна. Так хочется выйти во двор и позвать скорее апрель (а вдруг услышит?). Как бывший пианист могу смело заявить, что мелодия слова зачастую важнее смысла – апрель ничем не привлекательнее ноября. Наблюдаются некоторые сходства, и всё-таки невозможность его позвать пробуждает чувства незаконченного детства: будто не лень каждый раз возвращаться к отправной точке, доказывая земле её обозримость. Лучше мечтать о головокружительном мае, либо о твоём родном августе. Перечень дат вслух и соответственно их стройная последовательность не меняют отношения ни к школьным расписаниям, ни к офисным календарям – я всё равно не люблю праздновать свой день рождения.

Ты уехала, оставив за собой радугу из европейских столиц. Смотрю со стороны как беспробудно пьющий художник – пустое полотно и горизонтальный мазок семицвета. Знаю, что ты любишь фиолетовый (и кто ляпнул, что это цвет гениальности, если восприятие относительно?). Рисую словами, пусть даже без трафарета. На самом деле, сочинители большие лгуны, потому что сочиняют. Художник конец аллеи никогда не изобразит, как и писатель не сможет одинокого человека оставить без прилагательного. Слова не останавливают глобальные катаклизмы, но льются водопадом в местах незначительных – особенно, когда ты далеко.

Стремительно вращается земля, а моя дорога в лелеющий тобою мегаполис ширилась на дистанции студенчества. Поступательное движение современного саморазвития, словно неконтролируемый воздушный шар, направляющийся в дымную безызвестность. Я взбираюсь на скальный холм прогресса, понимая, что преодоление извилистого склона и есть прогресс. Всё же оправдывать собственное существование не то, что самолюбиво – легкомысленно. Куда серьёзнее оказаться вдохновлённым с пары слов, к примеру, прекрасной девушки (испытываю стыдливость почему-то я). И, несмотря на то, что мы – ограничимся скопищем знакомых мне студентов – постоянно движемся наощупь, ощущая на затылке дыхание фатального разгрома, корни древа жизни прорастают в конкурирующей среде. Если угодно, на платном куске земли.

Но пока что у меня настроение вышеуказанных воздушных шаров. Позволь мне банальность – небо везде одинаковое. Расширять спектр запечатлённых видений, конечно, полезно для здоровья (особенно больным потолками). Кто-то любит рассуждать о судьбоносных знакомствах, от которых чаще бардак в голове, либо об открытии новых возможностей – старыми, как учил дядя Христофор, можно не пользоваться. Планета обширна, разнообразна, прозрачна, местами невинна, но чаще распутна. В любом случае, мы позволяем желанию глотнуть чужого воздуха, пробудить наше сознание – благодарно взгляни в то самое небо.

Только хотел рассказать про своих путешественников, тут же вспомнил собственное поступление. Наверное, тот самый внешний комфорт достигается за счёт осведомлённости о графике завтрашнего дня. Хочется спланировать свою жизнь и чётко следовать рутинным пунктам. А когда напуганный грядущим человек пытается воззвать к глухим чужбинным переулкам с надеждой в сердце, что из первого подъезда вылетит ангел-хранитель – комфорт достигается лишь в собственных фантазиях. Конечно, человек в первую очередь должен сохранить себя, но, по понятным мне причинам, ему это не подвластно, и внешний комфорт, и боязнь отшельничества, и мысль об отсутствии успеха и самореализации (у каждого своя мечта) заставляет идти на компромисс, тем более, в сделке с дьяволом (возможно, из того же подъезда).

Четыре года такое же марево, как и предыдущие одиннадцать лет. Те же парты, стулья, стены, размеренная дикция, увеселительные трудности, беспорядочная смена предметов обсуждения. На деле в памяти остаётся немногое, да и то – обглоданное чрезмерной чувствительностью. Когда заходит речь о приведении аргументов, вожжи в свои руки берёт эмоция. И так --">