Харлан Эллисон , Роберт Силверберг - Песенка, которую пел зомби

Силверберг Роберт, Эллисон Харлан Песенка, которую пел зомби

С четвертого балкона Музыкального Центра в Лос-Лос-Анджелесе сцена казалась всего лишь вспыхивающей всеми цветами радуги алмазной гранью: длинные иглы ярко-зеленого, свивающиеся ленты малинового. Но Рода предпочитала сидеть именно здесь. Она никогда не соблазнялась местами Золотой Подковы, парящими на гравитационных подвесках прямо напротив волнистого края сцены. Когда сидишь внизу, великолепная акустика Купола Такамуры подхватывает все звуки и уводит их вверх и в стороны. Цвета, конечно, играют важную роль, но главное-то звучание, глубина звуков, срывающихся с сотни выходных окончаний ультрацимбало.

Когда вы наверху, то чувствуете движение душ, сидящих ниже…

Она не была настолько наивна, чтобы думать, будто бедность, отсылающая студентов на самый верх, более благородна, нежели богатство, позволяющее выбирать Подкову. Хотя ей никогда не приходилось внизу слушать весь концерт, она считала, что музыка, услышанная с четвертого балкона, чище, более впечатляющая и дольше остается в памяти. Может быть, все дело в том, что внизу глубоко переживали те, кто побогаче…

Она сидела, облокотившись на балкон, и разглядывала мерцающую игру огней, омывающих неуклюжий просцениум. Ее сосед что-то сказал, но она не обратила внимания на его слова. Почему-то отвечать ей не хотелось. Наконец он дотронулся до нее, и ей пришлось все же обернуться. На ее лице появилась слабая механическая улыбка.

— Что, Лади?

Ладислав Ирасек печально протянул ей шоколадку. Нижний конец ее был обернут, чтобы не таял.

— Человек не может жить одним Беком, — сказал он.

— Спасибо, Лади, не хочется, — она легонько коснулась его руки.

— Что ты там видишь?

— Огни. Больше ничего.

— Никакой музыки сфер? Никаких божественных откровений?

— Ты обещал не задирать меня.

С досадой он опустился на место.

— Прости. Иногда я забываю.

— Пожалуйста, Лади. Если тебя интересует только мое общество, я…

— Я ни слова не сказал об этом.

— Это было в твоем тоне. Ты начинаешь жалеть себя. Пожалуйста, не надо. Ты же знаешь, я терпеть не могу, когда ты начинаешь вываливать на меня свое недовольство.

Он уже который месяц пытался вступить с ней в официальную связь, почти с того самого дня, когда встретил ее в Контрапунтал-301. Он был очарован и увлечен ею и, в конце концов, безнадежно влюбился. Но она до сих пор была для него недосягаема. Он был все время рядом, но так и не смог покорить ее. Дело в том, что он обращал на себя очень много внимания. Она знала об этом и поэтому навсегда занесла его в категорию людей, абсолютно неподходящих для более или менее продолжительной связи.

Она смотрела вниз, облокотившись на балкон. Ждущая. Строгая. Изящная девушка с медового цвета волосами и светло-серыми, почти алюминиевого оттенка глазами. Пальцы ее были слегка согнуты, словно готовились опуститься на клавиши. В голове у нее вечно звучала музыка.

— Говорят, Бек был в Штутгарте просто великолепен, — отважился сказать Ирасек.

— Он играл Крейцера?

— И еще шестую и «Нож» Тимиджиана, и немного Скарлатти.

— А Скарлатти что?

— Не помню. Говорили, но я забыл. Все встали с мест и устроили ему десятиминутную овацию, а Музыкант сказал, что никто не слышал такого великолепного исполнения с того…

Огни начали постепенно гаснуть.

— Он просыпается, — перебила Рода, подавшись вперед. Ирасек уселся на место, убрав свою шоколадку.

***

Пробуждение к жизни всегда было серым. Цвета алюминия. Он знал, что уже заряжен, знал, что распакован, знал, что когда откроет глаза, то окажется около сцены, а рядом будет стоять служитель, готовый вывести на сцену пульт с клавиатурой ультрацимбало, а перчатки будут обязательно лежать в правом кармане. На языке будет привкус песка, а в голове — серая пелена воскресения.

Нильс Бек не торопился открывать глаза.

В Штутгарте был провал. Он один знал, какой провал. Тими тоже понял бы, подумал он. Он бы вскочил с места во время скерцо, и содрал с моих рук перчатки, и обругал бы меня за убиение его видения. Потом мы пошли бы вместе выпить темного, с привкусом ореха, пива. Но Тимиджиан умер. Умер в двадцатом, сказал себе Бек. За пять лет до меня.

Я лежу с закрытыми глазами, я сдерживаю дыхание. Заставляю легкие засасывать воздух как можно тише, голосовые связки дрожать не слышней, чем полет совы. --">