Александр Фомич Вельтман - Предки Калимероса. Александр Филиппович Македонский

любопытными взорами, голубыми очами.

Вообразите себе, что юная Пифия в первый раз видит мужчину; мужчина для неё новость…. Долго смотрела она на меня как на чудовище, но, как на чудовище не опасное, ласковое, которое стоит перед ней на коленях, лобызает панские ручки, смотрит ей пламенно в очи….

И бросилась она в постель,

Еще исполненная страхом,

А я, как член Арабский. Ель,

Стоял пред ней, как перед Лахом.

Глава III

Читателям конечно любопытно знать, каким образом похитил я Пифию?

Очень обыкновенным образом. — Когда я объяснил ей истинное предназначение прекрасной женщины в жизни, она тотчас постигла, что была жертвой, на которой основывался обман Блаутгодаров. Она рассказала мне все тайны Мифов^[5] но я, как Геродот скромен, и молчу о том, чего не должны все знать. Когда рассказал я ей про Божий свет….

— О, я не могу быть Софией^[6] вскричала она — не хочу быть Совой, от которой скрывают Божий день; выведи меня на Божий день!

Я бы готов был схватить ее на руки и бежать с ней из-под мрачных сводов храма; но эта Пифия, эта дивная прорицательница, любимца Фреи-Астардии, была заключена как невольница под замками дряхлых Блаутгидий; их глаз стерёг; ее как птицу она пела чудные песни в клетке — а народ дивился.

Трудно было придумать средство вырваться: из западни; я обвел стены комнаты очами окон нет….

Но я придумал средство:

— Для народа воля твоя священна — сказал я ей, — воспользуйся же этой волей во время святого полдника.

И мы общими силами составили план исхода: из Сифтуны: план надежный… я в восторге хотел поцеловать Пифию в плечо… вдруг колокол….

Идут! вскричала она и… представьте: себе, она забывает; кто я вскакивает с постели; я забываю кто она, одеваю ее…. В каких странных положениях, бывает человек! как обстоятельства изменяют: все отношения! как от страха тупеют чувства! Глаз не видит, ухо не слышит, о памяти и говорить нечего…. Память способность самого низкого происхождения: ни что не изменяет нам так как память; ни что не наушничает нам так как память; никто не ластится, не ласкается, так как память; никто не забывает нас и так как память; никто не вздорит, не сердит людей более памяти ни что не томит души, более: памяти ничто не заставляет так, страдать женщин как память… Подумайте сами: когда человек спокоен, и спокойно спит? — когда засыпает его память….

О эта жена, эта Юнона Разума, эта память, хитрое несносное существо!

И если б знали вы, что значит память,

С каким трудом я рифму к ней прибрал:

Сам Зевс никак не мог ее

И часто не себе лучи с досады рвал.

Я не знаю, что теперь любопытнее знать ли рифму к памяти, или знать каким образом я похитил Пифию? В ожидании решения, я отправляюсь далее, но уже с Пифией. В мраке времен она видит все, рассказывает мне про все; а на свет, Божий трудно ее вывести…

Глава IV

Я уже говорил вам, что день был скрыт от нее с младенчества, в храме на глазах её была всегда повязка… и от того-то образ Пифии, образ судьбы, живописцы и скульпторы представляли всегда с повязкой на глазах.

С сопутницей моей ходил я по первобытному слою земли, в котором Кювье не нашёл ничего, кроме окаменелых остовов допотопных пресмыкающихся.

Ходил и по слою, бывшему некогда подножием морей. Это слой археологический, весь изрыт; из него добывается книжная руда.

Приближаясь к границам чернозема, я оставил мою Пифию у Пеласгов, которые жили при разделении путей: одна дорога вела их в Латыны, другая в Словены.

Перебравшись чрез хребет Карпатский, я очутился в садах Одубешти. Какое вино! как слезы Изиды по Озирисе, или, говоря простым языком, истины по боге.

— Евоэ! — вскричал я по-гречески, то есть увы по-русски, — за чем нельзя перенести этот виноградник на берет Смородиновки! Сколько Иванов прославили бы своего патрона Эвана!

Вино подкрепило силы мои после путешествия в областях Эреба; но не на долго стряхнул я с себя древнюю пыль.

Желая скорее возвратиться на родину, намереваясь взять почтовых лошадей, я отправился прямо на станцию. Ди грабе кай! — вскричал я по-молдавански.

— Пожалуйте подорожную, — отвечал мне Капитан де Почт по-русски, тогда как нос его, глаза, усы, одежда, трубка в зубах, доказывали, что он или молдаван, или грек, или по крайней мере римлянин. Вспыльчив от природы, я --">