Герберт Джордж Уэллс - Рожденные звездами

Герберт Уэллс РОЖДЕННЫЕ ЗВЕЗДАМИ ^{Отрывок из романа}

[1]

Идея родилась ноябрьским утром в Планетарном клубе.

Но прежде чем описывать впечатление, произведенное ею на мистера Джозефа Дейвиса в курительной комнате клуба после завтрака, лучше, пожалуй, рассказать читателю кое-что о нем самом.

Начнем с начала. Родился он в конце столетия, во время весеннего равноденствия. Он пришел в мир с живым и бойким умом, и его смышленость была отрадой матери и нянек. Как и полагается представителю рода человеческого, он хватал мир, косился на него, потом стал глядеть прямо, завладевал вещами и совал их в рот, начал подражать, издавать и понимать звуки и постепенно создал себе картину того мира, в котором мы живем.

Няня рассказывала и пела ему; мать пела и рассказывала; в свое время явилась гувернантка и стала рассказывать; потом домашняя учительница, и школа, и множество людей, и картинки, и книжечки с односложными словами, затем множество обыкновенных книг, затем толстый сладкоречивый священник, и всякие сухопарые мальчишки, и разный пестрый народ — все продолжали рассказывать и рассказывать ему. И так все больше прояснялась его картина мира, его представление о самом себе и о том, что ему надо было делать, что он должен был и хотел делать.

Но лишь очень постепенно начал он сознавать, что в его картине мира есть нечто, чего, может быть, нет в картинах мира окружающих людей. В общем мир, который они преподносили ему, казался реальным и правильным — и только, больше ничего. Есть, как они утверждали, хорошие люди, просто хорошие, и плохие вещи — ужасные, и вещи отвратительные, о которых даже и думать нельзя никогда, и есть люди хорошие и плохие, и просто чудесные люди, которых надо любить, превозносить и слушаться, и люди, которые вам не нравятся, люди богатые, которые вас преследуют, если вы что-нибудь у них возьмете, и переедут вас автомобилем, если вы зазеваетесь, и люди бедные, которые за небольшие деньги оказывают вам услуги, и все это очень мило и ясно, определенно, и вы идете своим путем с оглядкой и счастливы, и довольно часто смеетесь.

Ему рассказали, что левантинский бог восточного происхождения, бог Авраама, Исаака и Иакова, создал весь мир, звезды и атомы, все целиком в шесть дней, и создал замечательно и идеально, и пустил все это в ход, и после кое-каких неизбежных неприятностей, грехопадения и потопа, устроил земное счастье, благополучие и вечное блаженство Иосифу, что казалось ему весьма приятным положением. А потом ему показали удивительные изображения Адама и Евы, Каина и Авеля и дали ему поиграть Ноевым ковчегом и рассказали простые библейские истории.

И вот в то же время ему попалась в доме книга с картинками животных, совсем не похожих на тех, что забредали в райский сад и плавали в ковчеге. Изображения людей неприятного титекоидного типа, очевидно, живших задолго до того как были созданы Адам и Ева. Очевидно, масса вещей произошла еще до создания Адама и Евы. Но когда он начал любопытствовать на счет добиблейского мира и задавать всякие вопросы, очередная гувернантка побранила его и убрала сбившую его с толку книгу.

Его отдали в школу св. Гобарта, а потом в Кэмборн-холл, в Оксфорд.

В Оксфорде он от случая к случаю разговаривал и думал, делая вид, что много думает, и сам воображал, что много думает. Дуализм, промелькнувший у него в детстве, оставался неразрешимым. Существующий мир не выдерживал его основательной критики, но представлял ему придумать любой воображаемый мир. Он был налицо, реальный, определенный мир, в сущности, может быть, неосновательный, но сколоченный здорово. Колоссальное нагромождение лицемерия, но зато дело на ходу. Так оно есть.

Важные решения приходится принимать нам всем, а три-четыре университетских года мы выбираем дорогу, и потом у нас уже мало возможностей воротиться назад. У мистера Джозефа Дейвиса были живой ум и бойкое перо, и он уже писал, и писал довольно хорошо, когда кончал. Он решил стать писателем. Отец оставил ему порядочное состояние, и мысль о материальной выгоде над ним не тяготела. Он стал писать о веселых, более спокойных сторонах жизни. Он был за показное. Он начал писать бодрые и героические книги и бессовестно насмехаться над колебаниями и сомнениями. В том, что я пишу, говорил он, будут знамена, трубы, барабаны. Никакой сатиры, ничего опровергающего. Социология выходит из моды. Поэтому он обрек себя. --">