Ян Вайсс - В стране наших внуков

Проснулись спавшие пассажиры и выбежали из своих кают. Они нашли ее потрясенной и подавленной, лицо она закрыла всеми десятью пальцами, из-под которых текли слезы. Антонин взял Аничку за руку, стараясь заглянуть ей в лицо. Но она вырвалась и, прежде чем он мог помешать ей, вскочила на перила и бросилась вниз.

— Ныряльщик! — закричало в одно и то же время несколько голосов, но в этом крике о помощи не было надобности. Стройный, худощавый юноша уже застегивал свой комбинезон с крыльями. Задержавшись на перилах, он вытянул вперед руки и скользнул вниз головой в воздушное пространство. Световая рука прожектора опустилась глубоко в темноту и нащупала на дне светлую точку. За ней следом и бросился стремглав ныряльщик Вацлав, как альбатрос за своей добычей…

Все пассажиры сошлись на том, что человеку, совершившему такое преступление, нет места в их обществе. Никто не требует его признания, никто не интересуется его именем. Для всех было бы тягостно и невыносимо смотреть ему в лицо. Как только стемнеет, пусть он использует свой парашют…

Так он и сделал: ночью он исчез тихо и незаметно, свидетелей его ухода не было, его имя не было произнесено. На следующее утро, когда пассажиры обменивались пожеланиями счастья и радости в новом дне, на одного человека стало меньше — вот и все…

За развевающимися бледно-голубыми шелковыми занавесками снова звучат музыка и пение, время от времени слышатся удары гонга, пиршественные залы заполняются народом. У всех пассажиров легко и весело на душе, их взаимоотношения исполнены неизъяснимой нежности, благодарности и гордости. После того как с корабля был сброшен живой балласт, их сердца, ликуя от радости, вознеслись еще выще. Они окружают Аничку вниманием и нежной заботой. А она утверждает, что давно уже простила его. Своим уходом он искупил вину. Все-таки он был человек!

Солнце спускается к западу и окунает легкие облака в розовый сок. Плавно несется воздушный корабль. Курс — на восток: через Москву в Пекин.

Небо отливает перламутром, глубины грустят в предчувствии тьмы. Наступает вечер, сгущаются сумерки, огненные глаза рефлекторов сверлят темноту. На корабле начинаются игры, пение и хороводы, рассыпаются огни фейерверка, до ночи звучат смех и веселье. И вдруг зазвонили колокола.

Ревут мегафоны:

— Смотрите на восток!

Все бросились на палубу. На востоке загорелось сияние, как будто перед восходом полуночного солнца. И внезапно перед изумленными взорами пассажиров появляется в темноте огненный колосс, чудесное небесное тело. Это Комета с красной звездой на челе, ее массивный хвост сверкает, как звездное небо.

Но вот пылающая оболочка меркнет, сияние исчезает, видны лишь ряды освещенных окон, а над ними огненная надпись «Пушкин». С пролетающего корабля доносится музыка, словно он сам является огромным музыкальным инструментом.

— Он бы нас заглотил целиком, даже после ужина, — одобрительно сказал штурман, а поваренок считает: — Одна, две, три… восемь палуб!

Голоса, которые радионы передают с палубы на палубу, скрещиваются:

— Здравствуйте, товарищи! Куда? Куда?.. — приветствует по-русски голос нашего капитана Блажея, испытанного аэронавта, который с юных лет живет в воздушных просторах.

— Да так! Немного погулять по свету, — из вежливости по-чешски отвечает гулкий голос, словно отлитый из меди.

— Много солнца и счастья! — передают с нашего корабля приветствие, принятое у всех аэронавтов. А советское судно отвечает: — Привет пятиконечной звезде Кремля — пусть она вечно сияет- и всем, кто живет под ней, всем близким и далеким…

«Пушкин» уже далеко, а в воздушных просторах все еще звучит его голос, как последний удар колокола. Оболочка на корабле снова загорается, и долго еще виден вдали его золотой хвост, освещающий небо и землю. А потом корабль исчезает и остается лишь неясное сияние, словно где-то в темноте светится большой город.

— Прекрасна жизнь человека, — блаженно вздыхает диспетчер Ян. — Как хорошо жить на свете, какое счастье, что мы родились в эту эпоху!

— А я, — мечтательна произнес Антонин, — а я…

Он замолчал, но все поняли его. И Аничка, воспитательница в детском саду, стюардесса по средам и танцовщица судового ансамбля, любящая до гроба Павла, строителя обсерватории, досказала его мысль:

— Тоник хотел сказать, что он отдал бы предпочтение Эпохе утренних зорь, что он завидует героям, отдавшим свою --">