Владимир Габышев - Чужие в городе

неуверенным почерком редко пишущего человека выведено: «Пирепиши и пиредай другому».

— Откуда у тебя это? — прокурор с любопытством уставился на Гурова.

— Помнишь мальчишку, что на трупы наткнулся?

— A-а, Санька-таежник. Ну-ну.

— Он вроде героя теперь. Дружков своих к ферме водит, страсти-мордасти рассказывает. Вчера снова туда ходила ихняя ватага и собачонка за ними увязалась. Не доходя фермы у моста, она и наткнулась на этот узелок. Ну что, хороша нитка?

— Давай проверим сейчас.

Пока звонили начальнику пристани и разыскали справочник, прошло полчаса. Билет оказался приобретенным в начале октября этого года в Крайске. 12 рублей 40 копеек — столько стоил проезд в IV классе, проще говоря, на палубе, из Крайска до города.

— Сейчас пошлю телеграмму, — решительно поднялся Ремейко. — Только вот как запросить? — ...не Семеновне... Нине Семеновне? Марине Семеновне? Татьяне Семеновне? Кому справка-то выдана? Тут телеграммой не обойтись. Напишу лучше.

* * *

На окраине города, почти под самой горой, притулился в глубине двора домик. Сквозь прикрытые ставни не проскользнет ни один лучик света. За столом, уставленным кру́жками, селедкой, квашенной капустой, сидят трое. Один из них, невысокий, с ладной бородкой старичок в серой косоворотке, льет из чайника мутную, коричневую брагу в кружку, далеко вытянув тонкую шею — не пролить бы.

— Хозяин! Эй, хозяин! — крикнул в темноту соседней комнаты другой. Могучая шея повязана грязноватой тряпкой, на покатых плечах татуировка — головки женщин, спасательный круг, карты. На голой груди солнце и вокруг надпись — «Нет в жизни счастья».

— Не ори! — грубо оборвал старик. — Он теперь до утра не очухается. Эко, разрисовал себя, не человек, а ходячая особая примета. Тьфу!

— Да ладно тебе, — огрызнулся татуированный. — Зарядил одно и то же.

— Цыц, поганец! — прошипел старик. — Закрой хлебало, коли бог умом обидел. Ежели докопаются до твоей бывшей крали — вышка тебе, дураку, будет. Понял! — кривляясь закричал в лицо парню. — Закон забыл? Братва, ведь она шутить не любит. Перо в бок — и засвистишь к архангелам. Ты заруби на морде это, Хорь!

При упоминании о «вышке» Хорь помрачнел. Третий, наиболее трезвый из всех, лениво потянулся за кружкой.

— Положим, если докопаются, то тебя, Поп, тоже по головке не погладят. У тебя тоже на рыле пуху на полподушки хватит. Так что не сори слюной, не пугай.

— А я что... Что я? — вскипел старик. — Мое дело сторона. Я — как закон велит.

— Они в наших законах не разбираются, у них свой закон есть — УК. На твой они чихали с присвистом.

— Ух и гад ты грамотный... — злобно процедил старик. — До жилухи доедем, там я с тобой потолкую.

— Доедь еще до жилухи-то, — тихо с нажимом проговорил Хорь. — Оно, может быть, тут и останешься.

Он скрипнул зубами и, уронив голову на стол, зарыдал.

— Ша, хватит бренчать! — третий нагнулся под стол, пощелкал замками чемодана и поставил на стол бутылку спирта. — Приберегал на черный день.

Спать легли на полу. Хорь скоро захрапел. Поп, убирая со стола, слышал, как он, вздохнув, внятно сказал:

— И сына тоже... Женьку моего.

От этих слов старику стало душно. Он проворно, рванув ворот косоворотки, выбежал на улицу.

Мутно серел рассвет.

Глава II

В это утро Тарас Давыдович, по обыкновению, явился в прокуратуру раньше всех. Сквозь приспущенные шторки окон кабинета брезжил неверный пурпурно-оранжевый отблеск одинокого фонаря на улице, а дальше хмурая, промозглая темень. Не глядя, привычным движением, Ремейко протянул руку к выключателю и зажег свет.

Несмотря на ненастную погоду — ревматизм давал себя знать, ломило суставы, — прокурора не покидало приподнятое настроение. Каждой частичкой тела он чувствовал: сегодня, очень скоро, случится что-то необычное, вероятнее всего, приятное.

Старый купеческий сундук, заменивший Тарасу Давыдовичу сейф, открылся с радующим душу звоном.

— «Ох и хитер был старая шельма, — улыбнулся Ремейко. — По утрам, наверно, открывал сундук, прислушивался к звону да радовался, что дела идут хорошо». На эту мысль его натолкнуло неожиданное открытие, сделанное весной: стоило с силой нажать на четвертую сверху заклепку в среднем ряду, — мелодичный звон отключался. Занятый мыслями о купце, Ремейко не расслышал стука входной двери и очень удивился, заметив, как медленно отползает назад дверь кабинета. В --">