Лев Михайлович Тимофеев - ТЕХНОЛОГИЯ ЧЁРНОГО РЫНКА или КРЕСТЬЯНСКОЕ ИСКУССТВО ГОЛОДАТЬ

Торопился домой, в тепло,— торопился уйти
от метели. Подумал, плотники встретились. Мало ли кто
строится, дом поправляет. Или вообще ничего не
подумал... А провожатых за снегом и вовсе не увидел...
Или увидел провожатых, но не увидел гроба: толпа и
толпа,— может, тихая свадьба такая, а может, селедку в
магазин привезли,— метель гнала мимо чужих забот.
Только вечером пришли, рассказали кому и какой
дом построили, что за тихую свадьбу сыграли...
Я познакомился с Аксиньей Егорьевной Ховрачёвой,
а заодно и с мужем ее Александром Авдеичем по
прозвищу Кутёк, много лет назад, когда купил в деревне
по соседству с ними избу и впервые приехал на несколько
месяцев, чтобы ловить рыбу, ходить за грибами и писать
диссертацию о мелодике русского стиха.
Самое первое знакомство состоялось в дождливый
осенний день,— для меня на всю жизнь особенный, как
непонятный и до сих пор непонятый вязкий кошмар, а
для Аксиньи Егорьевны, может, и не единственный
такой,— когда пьяный Кутёк, избив ее до сумеречного
сознания, за волосы выволок во двор и свободной рукой
стал шарить вокруг — топор искал, казнить собирался
на виду у четырех оцепеневших дочерей.
Убил бы, если бы не помешали? Кутёк-то вряд ли
убил бы — очень уж он жалкий и тщедушный
мужичишка был. Он и не думал убивать — так,
10

тешился... Однако, пьяного кто разберет? Сама же
Аксинья Егорьевна рассказывала: за год до моего
первого приезда в Гати один тоже потешился пьяный,
троих детей своих сжег, ночью старательно со всех углов
избу запаливал. Жену его спасли, в огонь обратно не
пустили, и тогда она, вроде еще не успев обезуметь,
призналась, что сама во всем виновата: это Господь
наказал ее за аборты. А на аборты она ездила из-за того,
что от пьяного последний ребенок родился совсем
простой,— его на третьем году жизни в больницу сдали.
Он-то один и уцелел.
— Сколько ей нужно было простых родить, чтобы те
трое жить остались? — спросила Аксинья Егорьевна...
Впрочем, на моей памяти это был единственный случай,
чтобы она на что-то всерьёз роптала.
В течение многих лет мы прожили соседями с
Аксиньей Егорьевной, двор ко двору. Я видел нечастые
дни ее радости, вроде того, когда вышла замуж третья
дочь, глухонемая Рая,— вышла за хорошего, скромного
парня, работающего милиционером в Рязани. Я видел,
как гордо ходила Аксинья Егорьевна по селу, показывая
родным и знакомым диплом, полученный младшей
дочерью Анной,— та выучилась на зубного техника. Я
видел, как отказалась она проехать по сельской улице на
новеньком «Москвиче», когда один-единственный раз
приехал навестить её сын — строитель-монтажник,
работающий не то в Египте, не то еще где-то в Африке. В
машину не полезла, застыдилась чего-то, но пока
машина из конца в конец ездила по селу, с улицы не
уходила — от соседей и от прохожих принимала
поздравления...
Я слышал, как убивалась, как причитала она, когда
умер ее Александр Авдеич. На кладбище вроде дочерьми
оберегалась, а все же у них на руках лишилась сознания
11

от горя. А дочери плакали сдержанно. Так ли они любили
покойного, как мать любила? Так ли жалели его, хак она
жалела?
Но сколько ни была Аксинья Егорьевна щедра душой
в радости и в горе, безропотна в обиде и страдании,
больше этих свойств души меня поражал ее
многообразный и великий хозяйственный талант, ее
безграничная трудоспособность, уменье годами
работать без отдыха.
Лет двадцать назад, когда в Гати провели
электричество, кто-то из взрослых дочерей прислал ей
счётчик. Счётчик приладили, и оказалось, что за все лето
Аксинья Егорьевна нажгла электричества на 8 копеек.
Она вставала с первым светом и ложилась едва начинало
темнеть. Усталость от чрезмерного труда не пускала
праздно засиживаться вечерами, а были все труды вне
дома — в колхозе, на своем приусадебном участке, на
лесных полянах в сенокос... Не знаю, как зимой, но
начиная с мая месяца и по октябрь вечерний свет нужен
был Аксинье Егорьевне только затем, чтобы не в темноте
постель разобрать, да кошке налить молока в блюдце, не
пролить мимо трясущимися от усталости руками.
Из года в год хозяйственные усилия Ховрачёвых
заставляли меня все с большим уважением относиться к
тому искусству, с которым крестьянская семья избегала
нищего рабства, хотя всё, что ей осталось для
хозяйствования — крошечный --">