Мария Иосифовна Белкина - Скрещение судеб

ПИСАТЕЛИ О ПИСАТЕЛЯХ

Мария Белкина

СКРЕЩЕНИЕ СУДЕБ

Попытка Цветаевой, двух последних лет ее жизни. Попытка детей ее. Попытка
времени.
Москва Книга 1988

ДВА ГОДА И ВСЯ ЖИЗНЬ

ПРЕДИСЛОВИЕ-НАПУТСТВИЕ

В заключительной части этой книги есть знаменательные строки, с которых, пожалуй, уместней было бы прямо и начать повествование: «...предоставим лучше тем, кто пишет романы, думать за своих героев и за них решать их судьбы, нам же остаются одни только факты..».
Это — отказ от сочинительства. Заверенье в безусловной документальности рассказа. А в словах «одни только факты» — еще и просьба не осуждать предлагаемый текст за такую заведомую скудость: информацию без художественной оснастки. Но не стоит обманываться скромностью намерений автора. За этим отказом, за этим завереньем, за этой просьбой угадывается авторское чувство самоудовлетворенья: правдивость-то книги наверняка вне подозрений!
Мария Белкина заслужила право на такое чувство: она трудилась над своим мемуарно-биографическим повествованием-исследованием много лет. Собирала печатные материалы и неопубликованные воспоминания, официальные документы и устные свидетельства, письма и дневниковые записи. Короче: осваивала и перепроверяла всю доступную современнику фактографию двух последних лет жизни Марины Цветаевой. И сверх того — ее дочери Ариадны (Али) и ее сына Георгия (Мура). Само название книги — «Скрещение судеб» — отражает пересечение прежде всего именно этих трех — то счастливо сплетавшихся, то драматически разлучавшихся — жизней. И книга естественно поделилась на три теснейше связанные между собой, хоть и внешне самостоятельные части: «Марина Ивановна», «Мур» и «Алины университеты». Разумеется, эти части не равновелики: две трети повествования отданы матери, одна часть — детям. Но и в этой трети — в этих подробно документированных рассказах о судьбах сына и дочери Марины Цветаевой — центром тяжести, буквально, центром житейско-психологической тяжести повествования остается, конечно, она — существо такой гениальной одаренности и такой бедственной судьбы!
К счастью, сегодня — на исходе 80-х годов XX века — уже нет нужды представлять читателю Марину Цветаеву: ее имя стало громким — широко и повсеместно. Кажется, никто из писавших о ней не удержался от соблазна вспомнить ее ранние строки:

Разбросанным в пыли по магазинам
(Где их никто не брал и не берет!)
Моим стихам, как драгоценным винам,
Настанет свой черед.

Да, нынче магазинная пыль не успевает не то чтобы осесть, но даже прикоснуться к изданиям Цветаевой: за ними выстраивается очередь, которой никогда не достает наличного тиража. Прорицание «настанет черед» овеществилось дословно. И все-таки те строки надо бы цитировать осмотрительно — в них есть опрометчивость: вместе с силой предчувствия — слабость самооценки. Эта слабость — в неподобающе изысканном и лишь по молодости лет простительном сравнении своих стихов с «драгоценными винами». Сама того не заметив, она этой слишком красивой метафорой невольно ограничила круг своих будущих читателей дегустаторами и коллекционерами (каковые, между прочим, в очередях не стоят). Юная Цветаева не предугадала масштабов своего творчества — историчности его звучания, всечеловеческой содержательности и новаторской небывалости. Зато это рано предугадал Борис Пастернак. 1921-м годом датированы его известные строки: Нас мало. Нас, может быть, трое Донецких, горючих и адских...
Он не расшифровал — с кем ощущал себя рядом в поэзии революционной России тех лет? Не назвал поименно тех двоих, с кем двигался сквозь время локоть к локтю. Бесспорно, одним из них был для него в ту пору Владимир Маяковский. Это доказывается без труда, и комментаторы тут единодушны. А кто же второй? Возможны разные версии. Но вот что замечательно — в 1923 году, когда вышла его книга «Темы и вариации» (а в ней содержалось то стихотворение), Пастернак послал ее в Прагу — в цветаевское эмигрантское одиночество — с пространной дарственной, где были слова: «...Несравненному поэту Марине Цветаевой «донецкой, горючей и адской». А в 1928 году, после того как она в Париже с сердечным вызовом приветствовала приехавшего Маяковского и газета «Последние новости» перестала за это печатать ее стихи, в Москву пришло письмо, где были строки: «Дорогой Маяковский! ...Оцените взрывчатую силу Вашего имени и сообщите означенный эпизод --">