Александр Михайлович Кабанов (поэт) - Сын снеговика

Слова

Украïни

№ 2

АЛЕКСАНДР КАБАНОВ

СЫН СНЕГОВИКА

Freedom Letters

2023

Об авторе

Александр Кабанов — украинский поэт, редактор, общественный деятель, пишущий на русском и украинском языке.

Родился в Херсоне (1968), живёт и работает в Киеве.

Автор 15 книг стихотворений.

Стихи переведены на украинский, английский, немецкий, французский, итальянский, нидерландский, финский, польский, сербский, белорусский, грузинский, иврит и др. языки.

Лауреат украинских и международных литературных премий.

Соучредитель и главный редактор журнала о современной культуре «ШО», который выходил в Украине с сентября 2005 по февраль 2022 года на русском и украинском языке.

PayPal/email: oleksandrkabanov6@gmail.com

© Александр Кабанов, 2023

СЫН СНЕГОВИКА

Военный снег, летящий врозь,

не признающий старых правил,

он нас с тобой прошил насквозь

и только часть себя оставил.

Седьмое, лишнее крыло —

снег возложил земле на спину,

а шесть, которым повезло,

с собою взял под землю, к сыну.

А под землёй блестит в огне

каток и плавится от смеха

детей, убитых на войне:

пора лепить отца из снега.

Но смерть устроена хитро

и предлагает рокировку:

венец меняет на ведро,

а крест и гвозди — на морковку.

Я тоже сын снеговика

и проводник святого духа —

через стихи, через века, —

лишённый зрения и слуха.

И я хожу среди людей,

не уставая, удивлённо,

и знаю, кто убил детей,

побуквенно и поимённо.

И снег возносится, как дым,

над пепелищем безответным,

над страшным знанием моим,

над нашим знаменем победным.

I.

А ЭТО РОДИНА ОТЦА

ПРИШЛА ЗА РОДИНОЮ СЫНА

* * * *

А это родина отца:

в обрывках утреннего света,

но кто запомнит сорванца

из александровского лета?

Посёлок, швейная игла,

вокруг — портновские лекала,

а здесь цветаева жила,

стихи к ахматовой писала.

А это русская зима,

чей школьный снег белее мела,

вот фабрика, за ней — тюрьма,

в которой бабушка сидела.

Всё это — дом-музей поры,

когда я приезжал в россию,

чтоб вспомнить папины дворы,

марину и анастасию.

И выпить доброго винца,

но я давно летаю мимо:

ведь это родина отца —

меня оставила без крыма.

А папа мой лежит в земле,

он — пепел в погребальной урне,

он — память о добре и зле

и о стране пошитых в дурни.

Как много в воздухе свинца,

и с кем воюет украина:

а это родина отца,

а это родина отца

пришла за родиною сына.

* * * *

Тридцать лет и три года

христос давал интервью дудю,

старожилы гадали:

это к засухе или к дождю,

оказалось — к войне, резне

и ракетным пускам,

далеко от распятия,

но ближе к эху, потом к гвоздю,

оказалось — христос хорошо

говорит на русском.

И продолжил он, заводной,

как ядрёна вошь,

и никак его не забанишь

и не заткнёшь,

больше в нём гордыни,

чем святости и таланта,

он взошёл на холм,

вытирая с ладоней слизь,

и вокруг него

украинские беженцы собрались —

слушать сына божьего

на языке оккупанта.

И христос говорил:

что спасения больше нет,

время кончилось,

как состраданье и вера в свет,

что отныне он —

сын, и дух, и отец в законе,

и омега и альфа

сменились на ви и зет

у него на спине,

на багровом, как снег, хитоне.

Время кончилось,

хейт и сенсацию не раздуть,

и сквозь трещины в небе

на землю хлынула жуть,

чтоб хватать людей,

которые не пригнулись,

я смотрел, как в сторонке

молился и плакал дудь,

и к нему российские

беженцы подтянулись.

И смешалось всё,

превратилось в один вопрос,

и сплелись в объятиях дудь

и простой христос,

породнились беженцы,

жаба и бедный ужик,

всех убили, и все воскресли,

и всех спасли,

и на всех хватило в европе

родной земли,

и с тех пор, в гааге суд

перешёл на суржик.

* * * *

Как долго жить не угадаешь,

а угадаешь — всё равно,

когда навеки выпадаешь

в документальное кино.

В котором небо над омелой

висит, полёты запретив,

как будто кровью черно-белой

плеснули в чистый объектив.

И в кадрах хроники