Александр Викторович Еременко - Горизонтальная страна: Стихотворения

Она не может сесть в чужие санки,

хватается за бабку и за дедку,

она хоть зубы покладет на полку,

но любит всех до глубины души.

Как говорил какой-то Встанька Ваньке,

сегодня хрен намного слаще редьки,

в колеса палкам можно ставить елки,

а ушки на макушке хороши.

Вселенная, разъятая на части,

не оставляет места для вопроса.

Две девственницы схожи, как две капли,

а жизнь и смерть — как масло и вода.

В метро пустом, как выпитая чаша,

уже наган прирос к бедру матроса,

и, собирая речь свою по капле,

я повторяю, словно провода:

какой бы раб ни вышел на галеру,

какую бы с нас шкуру ни спускали,

какое бы здесь время ни взбесилось,

какой бы мне портвейн ни поднесли,

какую бы ни выдумали веру,

какие бы посуды ни летали

и сколько бы их там ни уместилось

на кончике останкинской иглы,

в пространстве между пробкой и бутылкой,

в пространстве между костью и собакой,

еще вполне достаточно пространства

в пространстве между ниткой и иглой,

в зазоре между пулей и затылком,

в просторе между телом и рубахой,

где человек идет по косогору,

укушенный змеей, пчелой…

«Процесс приближенья к столу…»

Процесс приближенья к столу

сродни ожиданию пытки.

Сродни продеванию нитки

в задергавшуюся иглу.

По рельсу, лучу, по ковру,

ко рву по ковровой дорожке.

— Но только не рвись, пока врешься.

— О Господи, я и не вру.

А мальчик, продолжив игру,

кричит из-за стула: — Сдаешься!

Но только не врись, пока рвешься.

— О Господи, я и не рву.

«Висят на лоджии, как ей…»

Т. А.

Висят на лоджии, как ей

взбрело повесить в понедельник:

футболка, джинсы, легкий тельник,

трусы, похожие на клей.

И все болтается не в лад,

как этот полдень бестолковый,

от водолазки до носков и

обратно мучается взгляд…

Иерониму Босху, изобретателю прожектора

1

Я смотрю на тебя из настолько глубоких могил,

что мой взгляд, прежде чем до тебя добежать, раздвоится.

Мы сейчас, как всегда, разыграем комедию в лицах.

Тебя не было вовсе, и, значит, я тоже не был.

Мы не существовали в неслышной возне хромосом,

в этом солнце большом или в белой большой протоплазме.

Нас еще до сих пор обвиняют в подобном маразме,

в первобытном бульоне карауля с поднятым веслом.

Мы сейчас, как всегда, попытаемся снова свести

траектории тел. Вот условие первого хода:

если высветишь ты близлежащий участок пути,

я тебя назову существительным женского рода.

Я, конечно, найду в этом хламе, летящем в глаза,

надлежащий конфликт, отвечающий заданной схеме.

Так, всплывая со дна, треугольник к своей теореме

прилипает навечно. Тебя надо еще доказать.

Тебя надо увешать каким-то набором морфем

(в ослепительной форме осы заблудившийся морфий),

чтоб узнали тебя, каждый раз в соответственной дозе,

обладатели тел. Взгляд вернулся к начальной строфе…

Я смотрю на тебя из настолько глубоких…

Игра продолжается. Ход из меня прорастет, как бойница.

Уберите конвой. Мы играем комедию в лицах.

Я сидел на горе, нарисованной там, где гора.

2

Я сидел на горе, нарисованной там, где гора.

У меня под ногой (когда плюну — на них попаду)

шли толпой бегуны в непролазном и синем аду,

и, как тонкие вши, шевелились на них номера.

У меня за спиной шелестел нарисованный рай,

и по краю его, то трубя, то звеня за версту,

это ангел проплыл или новенький чистый трамвай,

словно мальчик косой с металлической трубкой во рту.

И пустая рука повернет, как антенну, алтарь,

и внутри побредет сам с собой совместившийся сын,

заблудившийся в мокром и дряблом строенье осин,

как развернутый ветром бумажный хоккейный вратарь.

Кто сейчас расчленит этот сложный язык и простой,

этот сложенный вдвое и втрое, на винт теоремы

намотавшийся смысл, всей длиной, шириной, --">