Игорь Иванович Шкляревский , Дмитрий Юрьевич Веденяпин , Владимир Аркадьевич Гандельсман , Олег Витальевич Дозморов , Николай Владимирович Байтов - Сборник стихов

введённый в тяжёлый наркоз

растущими справа и слева

зловонными взрывами роз,

когда та герла закурила,

а френд развернул бутерброд,

какая-то лёгкая сила

меня умертвила, и вот

смотрю я, практически мёртвый,

хотя стопроцентно живой,

как этот парчок второсортный

роняет каштан предо мной,

и вижу дендрарий, коляску,

далёкую кромку пруда,

и мама читает мне сказку,

идущему прямо туда.

«Хорошо, начинаем с вопроса…»

Хорошо, начинаем с вопроса.

Как зовут вас и сами откуда?

Мы оттуда, где свежая роза

не живёт и двух дней почему-то.

Как давно здесь? Когда вам обратно?

Мы недавно, мечтаем подольше,

так что толком ещё непонятно.

Все упорно считают — из Польши.

Заполняются бланки, анкета.

Где свидетельство вашей оплаты?

Есть в растерянной жизни поэта

злополучный период цитаты.

Брюки белые, грязная майка,

по-дурацки в носках и в сандалиях.

Что ты плачешь, заморская чайка?

Что ты знаешь о наших печалях?

«У меня есть белый кабинет…»

У меня есть белый кабинет,

белый, как белесый в окнах свет,

как палата в госпитале, как

для туберкулёзников барак.

Ничего на стенах, ничего

на столе, лишь лампочка его

в белом абажуре матовом

освещает вечером и днём.

Там моя больная голова

сочиняет странные слова,

как профессор Доуэль, живёт,

кислород из трубочки сосёт.

Если можешь — в гости приходи,

часик в кабинете проведи.

Сделай то, что силится башка, —

покрути ей пальцем у виска.

«Огурцы, помидоры, двенадцать яиц…»

Огурцы, помидоры, двенадцать яиц,

творог, сыр двух сортов, булка белого хлеба,

свежей рыбы немного, пять-шесть единиц

розовых лангустинов, лежащих нелепо

со своими клешнями навытяжку, сор

молодого салата и пряные травы,

обязательный еженедельный набор —

основные продукты, немного приправы.

Обходя стороной горы всяких сластей —

апельсины, картонка испанской клубники.

Ни страстей сногсшибательных, ни новостей,

только море и дальние горные пики.

«Мальчик приносит маме камушки необычных оттенков…»

Мальчик приносит маме камушки необычных оттенков.

1985-й, Крым, Алушта.

Море без остановки снимает пенку.

Наверное, волнуется потому что.

Галечный пляж, полоса прибоя.

Мы на пляже этом навечно двое.

Поедаем мороженое с черникой —

мама с мальчиком, мальчик с книгой.

Парус белеет или волна накатит,

в кипарисе ветер плетёт интригу.

Залив на закате, словно бычки в томате.

Мальчик с книгой, иди-ка в книгу.

«Нет чудес на свете. Тикают пружинки…»

Нет чудес на свете. Тикают пружинки,

такают пружинки, усики в часах.

Прилетают правильные нежные снежинки,

метко приземляются на белых листах.

Сверху им, наверное, виден целый город:

распустился лепестками, сереньким цветком.

В высоте арктический пронизывает холод,

внизу хлещут гейзеры ржавым кипятком.

Всё равно снижаются, падают и тают.

У снежинки маленькой вечность коротка.

Так и умирают, бедные, не знают:

сочинила их в тетрадке одноклассницы рука.

Разбирать каракули, корябушки, козявки?

Нет, увольте, коллеги, подите в.

Сказано в античности — все мы суть пиявки.

Валятся снежинки, ах, в яблочко Москвы.

Мне шестнадцать, граждане. В Свердловске — лето,

пыль и радиация, больше ничего.

Все мои приятели — гении, поэты.

Просто человека — нет ни одного.

«Четвёртый день здесь пасмурно, прохлада…»

Четвёртый день здесь пасмурно, прохлада,

с залива ветер, влажная земля.

Проваливай, мне здесь тебя не надо.

Где выжжены поля,

где чёрный лес стоит в иголках острых

обугленных стволов, и весь

пропитан углекислой смертью воздух,

--">