Игорь Иванович Шкляревский , Дмитрий Юрьевич Веденяпин , Владимир Аркадьевич Гандельсман , Олег Витальевич Дозморов , Николай Владимирович Байтов - Сборник стихов

class='book'> «Стул из „Икеи“ собирая…» Стул из «Икеи» собирая,

спроси, откуда древесина?

Неужто правда из Китая?

В стеклопакетах вечер синий.

На этикетке Made in China,

а пахнет нашей русской ёлкой,

волнующе необычайно,

растущей далеко за Волгой.

Нет, мы ребята не такие,

чтобы вот так, с пол-оборота.

Какая к чёрту ностальгия,

когда тут три часа полёта.

Собрал в итоге эту мебель

за пять минут, поставил в угол.

За окнами чужое небо

чернело, как кузбасский уголь,

и говорило чистым ямбом,

и оторачивало рифмой,

и глухо доносилось: «Ямбург»

из тьмы ночной необоримой.

«Какая ночь! Какая ночь, желанный и милый друг…»

Какая ночь! Какая ночь, желанный и милый друг!

Какой сонет я сочинил туманный и полный мук.

Какие я нарисовал картины и, полный тьмы,

смотрел весь день на мокрые машины, людей, дымы,

чертил на затуманенном окошке смешной зигзаг,

и дождь шуршал тихонько по дорожке (и капал в бак).

Как мне теперь, нелепому, подняться над всем земным?

К земле прижаться, с небом не расстаться, как этот дым.

«Когда я был студентом волосатым…»

Когда я был студентом волосатым,

я долго спал

на хлопковом, крахмальном, полосатом.

Я упускал

рассвет после плохой общажной водки,

рок-децибел,

и бледен возникал на остановке,

и день был бел.

Теперь встаю спокойно в полседьмого,

включаю душ,

на ранней зорьке выхожу из дома,

примерный муж.

Вперёд, к победе зла, капитализма.

Сомнений нет.

Но каждый день мне эта укоризна —

рассвет, рассвет.

«Как болит голова…»

Как болит голова.

Раньше так никогда не болела.

Там, наверно, слова?

Только боль — сзади, справа и слева.

Этой боли кольцо,

а не мрачная радость напева,

искажает лицо

старика, несмышлёная дева.

А стихи — что они?

Помогали, но плохо и редко.

Так что лучше воды мне плесни,

у меня есть таблетка.

«Пока не требует поэта…»

 Пока не требует поэта —

взгляни сюда, среди бумажек —

я, сдержанный, интеллигентный,

без артистических замашек,

сижу, угрюм, пред монитором

такой весь из себя редактор,

не склонный класть на всё с прибором

и разрываться, как реактор.

Но только что-нибудь услышу

навроде тихого шептанья

дождя по черепичной крыше,

я тут же в полном одичанье

бегу на двор, автостоянку,

на остановку, на парковку

(так в юности спешил на пьянку),

так неспортивно, так неловко,

угрюмый, дикий и суровый,

и на бегу срывая галстук,

в дороге купленный, неновый,

шепча трусливо: «Баста! Баста!»

«Когда район выходит на пробежку…»

Когда район выходит на пробежку

в сиянье первых утренних лучей,

он катит дребезжащую тележку

с приёмником, приноровлённым к ней,

обвязанным пакетом или плёнкой.

Он крутит ручку — выберет волну,

и снова машет жидкою метёлкой

и подпевает всякому говну.

Мне это странно действует на нервы.

Пусть я сентиментален как поэт,

но этот крендель каждым утром — первый,

кто мне при встрече говорит «привет».

Пускай звучит не «Матерь Долороза»,

а мегахит об ужасах измен,

вот тут, друзья, для лирника заноза.

Смешная музыка сквозь полиэтилен.

И есть соблазн назвать придурка братом,

оплакивать отверженность, и так

оплакивать, что жизнь, пожалуй, прахом

пошла бы точно, если б ведал, как.

«Я умер задолго до смерти…»

Я умер задолго до смерти:

собака в тот миг догнала

свой мячик, и так против шерсти

по клёнам тоска провела,

когда облака пролетели

стремительней всяких утрат,

когда три пятнадцать пропели

часы на трёх башнях подряд,

когда я забылся, как дева,

--">