Игорь Иванович Шкляревский , Дмитрий Юрьевич Веденяпин , Владимир Аркадьевич Гандельсман , Олег Витальевич Дозморов , Николай Владимирович Байтов - Сборник стихов

«Какие кислые доски…»

Какие кислые доски.

Какие ливни и грозы.

Какие липкие листья.

В сенях обвисла таблица

сухих подкормок-прополок.

Под потолком между балок

торчат укроп и мелисса.

Чеснок с фасолью — на полках.

Осиротел топинамбур

на огороде под небом

однообразным и серым.

На перекопанных грядках

ревень один только с хреном

ещё кой-как уцелели.

Стрижи вчера улетели,

сорвавшись вихрем мгновенным. —

Теперь у нас полный праздник

на огородах напрасных

под небом грязным и ветреным.

«„Увы! Увы!“ — поёт пила…»

«Увы! Увы!» — поёт пила.

Заря в лесу легла.

Нагрелись вялые поля,

зарделася река.

Пока не кончился бензин,

прохладный звон «увы»

качает заросли низин

нахлывами волны.

Пока громоздкий тракторист,

качаясь, едет вдаль,

над Богобабьем поднялись

дымы субботних бань…

Когда я спал обычным сном

под тяжестью спины,

я слышал монотонный звон

струны, волны, пилы.

Уже окрестность вся спала,

полезный сон творя. —

Я видел мирные поля

и бурные моря.

Уже в простоимённом сне

застыло вещество.

Я видел всё, что видят все,

и больше ничего.

«Тёмные, горькие думы…»

Тёмные, горькие думы

мутно набрякли, как тучи.

В этот час скрипнули струны,

звякнули в эту минуту.

Я положил зажигалку

рядом с кроватью на столик.

Знал я, что зря дожидался

дерзких признаний, историй.

Осенью гром не шарахнет.

Можно заснуть — не проснуться.

Только просунутся шахмат

в сон напряженья конструкций.

«Куда бы, я думал, исчезнуть совсем…»

Куда бы, я думал, исчезнуть совсем?

Куда бы укрыться, уткнуться? —

Повсюду расчерчены волосы схем

и возгласы бодрых конструкций.

Над стрелкой горел цифровой интервал.

Глаза застилала обида.

Волнами о камни мой путь истерзал.

Луна притязанья копила.

Я думал нырнуть в площадную волну,

в тупое проклятье призыва.

Но замер мгновенно, услышав во льду

трамвайные тормозы визга.

Как правильно мёртвый сказал эмигрант:

«В волнах поманила могила».

Над стрелкой мигал цирковой блицэкран,

глаза застилала обида.

«На кромке дня блудит рассеянный клинок…»

На кромке дня блудит рассеянный клинок.

Смертельных символов возня — мне невдомёк.

Кругом ноябрь. Чадит отеческий очаг.

В пустой рояль ножи приветливо торчат.

В рояле бабочки окуклились три-две.

К смертельной песенке принудился припев.

Отеческого очага угарен чад.

В лесу пурга. Ножи приветливо торчат.

В пустой деревне нет ни одного огня.

Сплетаясь, оседает снег на кромку дня.

Кругом ноябрь образовался невзначай.

В бездонный рай ножи приветливо торчат.

«Эрос еловый разводит сырость во мраке…»

Эрос еловый разводит сырость во мраке,

светятся шишки в овраге.

Птицы молчат и заняты чем — непонятно.

Сладенько пахнут опята.

Девочки-ёлочки грубо мечтают о сексе,

сон они видят все вместе:

к ним поспешает лошадка, везущая дровеньки,

в дровеньках дядька с топориком.

Всякое слово, колом забитое в воздух,

перекрывает доступ

к тайне пугливой, трепещущей от волненья

в самом устье явленья.

Птицы знают, когда молчать, когда вякать,

а человек свой лапоть

сдуру разинуть готов в любую минуту —

только б не длить немоту.

Вот и суётся в глаза нахальное слово,

вбитое в сумрак еловый,

ржёт, как лошадка, и заслоняет собою

запах стыдливой хвои.

«Поздний час. Несколько тёмных изб…»

Поздний час. Несколько тёмных изб.

Липа, колодец, забор, сирень, бузина.

Мне показалось, кто-то крикнул: «Заткнись!»

Шоркнула дверь — и --">