Варлам Тихонович Шаламов , Даниил Леонидович Андреев , Юз Алешковский , Надежда Августиновна Надеждина , Анатолий Владимирович Жигулин , Юрий Иванович Чирков , Лев Платонович Карсавин , Юрий Алексеевич Казарновский , Николай Алексеевич Заболоцкий , Юрий Осипович Домбровский , Ольга Львовна Адамова-Слиозберг , Сергей Александрович Бондарин , Анна Александровна Баркова , Павел Николаевич Васильев , Семен Самуилович Виленский , Борис Натанович Лейтин , Павел Александрович Флоренский , Сергей Александрович Поделков , Лазарь Вениаминович Шерешевский , Александр Леонидович Чижевский , Елена Львовна Владимирова , Юрий Павлович Нольден Трубецкой , Андрей Анатольевич Загряжский , Мария Кузьминична Терентьева , Арсений Михайлович Стемпковский , Юрий Васильевич Грунин , Юрий Александрович Стрижевский , Татьяна Ивановна Сухомлина-Лещенко , Наталья Милиевна Аничкова , Вадим Гаврилович Попов , Платон Иосифович Набоков , Светлана Ивановна Шилова , Александр Александрович Тришатов , Михаил Николаевич Фроловский , Макс Кюнерт , Владимир Кемецкий Свешников , Александр Александрович Панкратов - Средь других имен

очень смять, пока не спрятала в той железной коробочке.

Подстраховывала меня приятельница — большой друг, рисковавшая разделить мою судьбу. Она не разделяла моих взглядов, но никогда — это проверено годами — не воспользовалась во зло моим доверием».

(После реабилитации в 1955 году Елена Владимирова по памяти восстановила и записала всю поэму.)

Однако, как правило, стихов поэты не записывали, их обнаружение грозило обернуться жестокой карой: карцером, переводом на более тяжелую работу, а то и новым сроком, и даже смертью «при попытке к бегству».

«Стихи — единственное, что могла без записи сохранить память на долгие годы, — рассказывает Н. Надеждина. — Стихи нельзя было отнять и уничтожить при обыске потому, что они внутри тебя. Так родился цикл "Стихи без бумаги"».

«Память стала как Государственный банк… — свидетельствует П. Набоков. — Воспитанная «академией» память уже в бумаге не нуждалась».

«Стихи — они отрабатывались в голове, на шепоте, запоминались, при случае записывались, при страхе уничтожались, и опять записывались, и опять уничтожались: обычная подпольная писательская работа»,

— таков типичный процесс, как описывает его Юрий Грунин, его описание относится к концу сороковых — началу пятидесятых годов.

Кроме того, сам процесс писания вызывал подозрение у соседей в бараке, если кто-то разживался бумагой:

Кто-то клочок раздобыл, принес,

И сразу в бараке волненье:

То ли стукач пишет донос,

То ли дурак — прошенье.

(Н. Надеждина)

С разоблаченным стукачом расправлялись без пощады:

Когда нам принесли бушлат

И, оторвав на нем подкладку,

Мы отыскали в нем тетрадку,

Где были списки всех бригад,

Все происшествия в бараке —

Все разговоры, споры, драки,—

Всех тех, кого ты продал, гад!

Мы шесть билетиков загнули —

Был на седьмом поставлен крест.

Смерть протянула длинный перст…

(Ю. Домбровский)

Иногда тайное писанье (а творчество — дело интимное, таится соглядатаев) оборачивалось трагедией, как это случилось с Г. Ингалом, студентом Литинститута, однодельцем П. Набокова, который и рассказал об этом:

«Жорик все время по ночам что-то писал тайно и прятал. Кто-то пустил слух, что он на каждого пишет характеристику для «кума»… Ночью, в запертом бараке, Жорика зарезали. А когда стали рассматривать, что он писал, «это» оказалось романом о французском композиторе Клоде Дебюсси! Именно этот факт подтвердил правду трагедии, так как еще в Литинституте Георгий Ингал читал нам на творческом семинаре Федина главы из этого романа».

Но стихи в лагере, несмотря на риск, все же сочиняли, пытались записать (конечно, речь тут идет о настоящих стихах, «для себя», а не о частушках КВЧ, эти-то разрешались), иногда удавалось их сохранить и даже передать на волю. Довольно широко практиковался нехитрый способ, рассчитанный на неосведомленность лагерного цензора: вставляли свои стихи в письма, выдавая их за стихи Твардовского, Блока или какого-нибудь другого известного автора.

Ю. И. Чирков вспоминает, как ему помогло имя Некрасова во время свидания с матерью на Соловках в начале тридцатых годов. При свидании присутствовал надзиратель, следя, чтобы арестант ничего не говорил об условиях жизни в лагере.

«На другой день я сказал маме, — пишет Ю. И. Чирков, — что выучил много больших стихотворений Некрасова и хочу, чтобы она проверила, правильно ли я читаю.

— Это тот Некрасов, который написал «Полным-полна коробушка», — пояснил я тюремщику. Тот важно кивнул:

— Знаю.

Я подмигнул маме и начал монотонно:

Старики преученые всюду

Обучают наукам меня,

Книги дивные я не забуду,

Их впервые увидел здесь я.

Мама вступила в игру и тоже стала читать:

Надя, Костина дочка, любезно

Приняла вашу бедную мать

И сказала, ее обижают,

Заставляют с детьми лишь играть.

Я понял, что речь идет о Крупской, которой была оставлена незначительная должность председателя общества «Друг

--">