Ирина Васильевна Каренина - На зябкой грани инобытия

Ирина Каренина НА ЗЯБКОЙ ГРАНИ ИНОБЫТИЯ

* * *

Очередные дон Карлос и донья Клара

Ввязываются в эту историю

С кларнетом и бусами из кораллов.

Клара, лаская пальцами блестящие клапаны,

Вздыхая в просторной студии, обставленной

Строго в соответствии с канонами минимализма,

То есть — аскетично и монохромно,

Плюс немного хрома и никеля

(XXI век предполагает хай-тек),

Вспоминает: ах, как чудесно играл он каприсы Штадлера,

Бедный, любимый дон Карлос,

Как же так получилось,

Как могли мы так глупо расстаться,

Забрав на прощанье самое ценное,

Что было у нас друг для друга?

Карлос, накрутив на запястье

Нитку кораллов, перебирая бусины,

Сосредоточенно размышляет,

Что скажут друзья и коллеги,

В особенности по оркестру,

В особенности Хуанито,

Второй кларнет, молодой красавчик,

И что теперь с этим делать.

Наверно, придется

Вспоминать непутевую юность,

Брать в руки гитару,

Заводить хрипловатым голосом

Любимые coplas romanceadas,

Те, что певали мать, и тетка, и бабушка —

Весь ведьмовской кагал

Старых кварталов Города Пресвятой Троицы

и Порта Госпожи нашей Святой Марии Добрых Ветров.

Что ж ты наделала, mi tristeza, вздыхает дон Карлос,

Мы могли танцевать креольские вальсы и байлесито,

Muy bonita Clara, тонкая, ясноокая,

Как же так получилось, любимая,

Как же так получилось…

В этот момент нитка перетирается,

И отшлифованные розовые горошины

Сыплются ему на колени.

* * *

Печаль моя светла и бесполезна:

Ни мир не переделать, ни себя.

Распахнутая, искренняя бездна

Глядит в меня, жалея и скорбя.

И в утреннем троллейбусе скрипящем

С такими же усталыми, как я,

Так просто помолчать о настоящем

На зябкой грани инобытия.

О сколько дней — прекрасных, не последних —

Нам в мире этом радостно отбыть…

Нас — изумительных, сорокалетних —

Еще любить, любить, любить, любить!

Пока мы горько-красным красим губы,

Оборки расправляем наугад,

И кутаемся в розовые шубы,

И дышим, и рифмуем невпопад.

* * *

Счастьем мог быть, но на сердце лег плитой.

Время мое источено пустотой —

Жадным червем, превращающим жизнь в труху.

Счастьем мог быть, а бормочет мне чепуху.

Странная в мире моем настает пора —

Дом выдувают насквозь чужие ветра,

Листья летят, как воздушные корабли,

Ноги пружинят, вверх несут от земли.

Даже на кухне, сковородой гремя,

Моя кастрюли, пищу творя нам днесь,

Я ощущаю: где-то моря штормят,

Я не с тобою, я не сейчас, не здесь.

Вымело сор из избы моей лубяной.

Больше я не пою про «Побудь со мной».

Светлая наледь, осень моя при мне,

И полыхает герань на моем окне.

* * *

Я тебя попрошу… Только я разучилась просить.

Доверять — неподъемно, а не доверять — несносимо.

Ты не бог, дай мне хлеба, чтоб есть, и вина, чтобы пить.

Вороненое лезвие — к венам? — да нет, снова мимо.

Полуночной молитвой спасешь ли свой рай от беды?

…Я б тебя пожалела, но я разучилась, и баста.

Поворачивай сани, и — на тебе, вот, — за труды —

Обгорелую корку когда-то возможного счастья:

Хочешь ешь, хочешь брось, мне теперь навсегда все равно,

Я так рано сгорела, я так невозможно устала…

Что ты смотришь в меня, что ты видишь, какое кино?

Все, не будет кина, кинщик пьян, уходите из зала.

* * *

Белеет смерть, как нежная черемуха,

Как рисовая пудра на лице.

Равно боишься взлета или промаха,

Небытия, грозящего в конце.

Флакон сердечных капель с горлом узеньким —

Так легкий звон отмеривай в стакан,

Когда к тебе полночной грозной музыкой

Тоска подступит, словно океан,

Бессонница, безсолница, безлунница…

Одно — глаза усталые сухи,

И знаешь: из безмолвия проклюнутся

Звенящие и темные ростки.

Пробьются, как бамбук сквозь плоть казнимого,

Зашелестят, проявятся --">