Ирина Васильевна Каренина - Музыка отчаянья

Ирина Каренина МУЗЫКА ОТЧАЯНЬЯ

* * *

С каждой войны — найди, кого знать и ждать,

Кто под крылом твоим будет и жив, и цел.

Сердцу наказано долю не выбирать,

Так вот и бьётся, взятое на прицел.

Войн же у нас — что кровавых ягод в горсти,

Мирному миру не привыкать к беде.

В каждой погибели ищешь, кого спасти,

В каждой воде — следы Его на воде.

* * *

За нами мёртвых больше, чем живых.

Мы — пасынки расстрелянного века,

Мы слеплены из точек болевых,

Нам не видать ни мёда и ни млека.

В разрывы сердца ломится весна

И на погостах расцветает пышно.

И музыка отчаянья слышна —

Затем, что больше ничего не слышно.

Автобиография

То, что прожито нами, что было у нас двоих —

От политинформаций на первом уроке до

Ковылянья через весь город зимой на своих двоих

С тяжеленным портфелем, в продутом насквозь пальто,

Потому что трамваи встали… Вот это вот

Несчастливое детство, шпана с заводских окраин…

Пирожковую помнишь, где был раньше Гормолзавод?

Мы ходили мимо неё, а вышло, что шли по краю.

Катафалки трамваев катились едва-едва,

Дребезжа и звеня, контролёрши ругались матом.

На язык ложились, как леденцы, слова,

И в тетрадях строки затаивались компроматом.

Помнишь ветки черёмух, стадион за моим окном,

Панораму города — крыши, трубы и горы?

То, что прожито нами, где порознь, где вдвоём,

То, что было впервые — с последующим повтором…

Эта дикая жизнь, как на свалке — кусты репья,

И как жалкий и чахлый — там же — цветок картошки

Меж дырявых кастрюль и разбросанного тряпья, —

Заповедник нашего детства, хлебные крошки.

И дешёвые лифчики в старушечьих кружевах,

И немодные клёши, извлечённые из нафталина, —

И банальные, пошлые, выспренные слова:

Их, как глину, мяли, не зная, что сами — глина.

И тулупчики куцые, очередь в «Молоко» —

Допоздна стояли, — и сетка со стеклотарой…

Это всё так близко и так уже далеко —

Сколько нам намотать пришлось по Земному шару!

Всё равно возвращаемся: набережная, пруд

И аллея, что дед посадил на моё рожденье.

Всё равно уезжаем. Но прошлое ждёт нас тут,

Говоря: всё, что было позже, — лишь наважденье.

* * *

По каким мы ни шлялись притонам,

Сучка-молодость, сладкая тварь,

Не дружили с умом и законом,

Составляли дворовый словарь.

Кровь кипела, дремучая, злая,

И гремело, и мучило вновь:

Голова ль ты моя удалая,

Беспонтовая эта любовь!

Как держались металлом усталым,

Как за веком неслись мы вперёд…

Нам сегодняшним — тёртым, видалым —

Не огонь остаётся, а лёд.

Холода расплескались по коже,

Воздух нежен, как нежен левкой…

Оглянись, незнакомый прохожий,

И запомни меня вот такой.

* * *

На ошмётках дней, на огрызках звёзд

Зажигала моя любовь.

Подвывал, как проклятый, чёрный пёс,

Расходилась дурная кровь

И в виски колотилась отчаянно,

Злую песню орала так,

Что казалось — р-раз! — и уйду на дно,

                Или вовсе снесёт чердак.

«Затанцую до смерти!..» — шла вразнос.

Истеричка, психушка, шизь,

Друг твой, брат твой — лишь этот лохматый пёс,

Одинакова ваша жизнь:

У обоих зенки затравлены —

И скулёж на один мотив.

Так же сед затылок твой, сны мутны,

Клык твой левый — он так же крив.

* * *

Потому что знает кошка, чьё она стащила мясо,

Потому что северянин-ветер кружит над тайгой,

Потому что смотрит в оба светлоокая неясыть,

Потому не разминуться, не разняться нам с тобой.

Громы-громы грохотали, и стрижи вились над домом,

И в горах гроза, красуясь, лиловела облаком,

И солдатка под гитару песню мучила с надломом

Хрипловатым, шлюховатым, слезогонным голоском.

И неслись в ночи деревья, обнимая быстрый поезд,

Самый быстрый, самый скорый, самый радостно-сквозной,

И на полочке плыла я, ни о чём не беспокоясь,

В материнской этой люльке, в беглой лодке проездной —

От --">