Иосиф Александрович Бродский - Сочинения Иосифа Бродского. Том II

быстрый свой бег стремишь,

как бы там ни звалась,

в рифмах их улеглась.

Так что, вытянув рот,

так ты смотришь вперед,

как глядит в потолок,

глаз пыля, ангелок.

А снаружи — в провал —

снег, белей покрывал

тех, что нас занесли,

но зимы не спасли.

Значит, это весна.

То-то крови тесна

вена: только что взрежь,

море ринется в брешь.

Так что — виден насквозь

вход в бессмертие врозь,

вызывающий грусть,

но вдвойне: наизусть.

Песни счастливой зимы

на память себе возьми.

То, что спрятано в них,

не отыщешь в иных.

Здесь, от снега чисты,

воздух секут кусты,

где дрожит средь ветвей

радость жизни твоей.

январь 1964, Усть-Нарва

ПРОЩАЛЬНАЯ ОДА

1

Ночь встает на колени перед лесной стеною.

Ищет ключи слепые в связке своей несметной.

Птицы твои родные громко кричат надо мною.

Карр! Чивичи-ли, карр! — словно напев посмертный.

Ветер пинает ствол, в темный сапог обутый.

Но, навстречу склонясь, бьется сосна кривая.

Снег, белей покрывал, которыми стан твой кутал,

рушится вниз, меня здесь одного скрывая.

2

Туча растет вверху. Роща, на зависть рыбе,

вдруг ныряет в нее. Ибо растет отвага.

Бог глядит из небес, словно изба на отшибе:

будто к нему пройти можно по дну оврага.

Вот я весь пред тобой, словно пенек из снега,

горло вытянув вверх — вран, но белес, как аист, —

белым паром дыша, руку подняв для смеха,

имя твое кричу, к хору птиц прибиваюсь.

3

Где ты! Вернись! Ответь! Где ты. Тебя не видно.

Все сливается в снег и в белизну святую.

Словно ангел — крылом — ты и безумье — слито,

будто в пальцах своих легкий снежок пестую.

Нет! Все тает — тебя здесь не бывало вовсе.

Просто всего лишь снег, мною не сбитый плотно.

Просто здесь образ твой входит к безумью в гости.

И отбегает вспять — память всегда бесплотна.

4

Где ты! Вернись! Ответь! Боже, зачем скрываешь?

Боже, зачем молчишь? Грешен — молить не смею.

Боже, снегом зачем след ее застилаешь.

Где она — здесь, в лесу? Иль за спиной моею?

Не обернуться, нет! Звать ее бесполезно.

Ночь вокруг, и пурга гасит огни ночлега.

Путь, проделанный ею — он за спиной, как бездна:

взгляд, нырнувший в нее, не доплывет до брега.

5

Где ж она, Бог, ответь! Что ей уста закрыло?

Чей поцелуй? И чьи руки ей слух застлали?

Где этот дом земной — погреб, овраг, могила?

Иль это я молчу? Птицы мой крик украли?

Нет, неправда — летит с зимних небес убранство.

Больше, чем смертный путь — путь между ней и мною.

Милых птиц растолкав, так взвился над страною,

что меж сердцем моим и криком моим — пространство.

6

Стало быть, в чащу, в лес. В сумрачный лес средины

жизни — в зимнюю ночь, дантову шагу вторя.

Только я плоть ищу. А в остальном — едины.

Плоть, пославшую мне, словно вожатых, горе.

Лес надо мной ревет, лес надо мной кружится,

корни в Аду пустив, ветви пустив на вырост.

Так что вниз по стволам можно и в Ад спуститься,

но никого там нет — и никого не вывесть!

7

Ибо она — жива! Но ни свистком, ни эхом

не отзовется мне в этом упорстве твердом,

что припадает сном к милым безгрешным векам,

и молчанье растет в сердце, на зависть мертвым.

Только двуглавый лес — под неподвижным взглядом

осью избрав меня, ствол мне в объятья втиснув,

землю нашей любви перемежая с Адом,

кружится в пустоте, будто паук, повиснув.

8

Так что стоя в снегу, мерзлый ствол обнимая,

слыша то тут, то там разве что крик вороны,

будто вижу, как ты — словно от сна немая —

жаждешь сном отделить корни сии от кроны.

Сон! Не молчанье — сон! Страшной подобный стали,

смерти моей под стать — к черной подснежной славе —

режет лес по оси, чтоб из мертвых восстали

грезы ее любви — выше, сильней, чем в --">