Исай Авербух - В Ливане на войне

нет.

А это нам необходимо!

И — не шучу я, видит Бог —

Сюда бы Зверева Вадима^[4] —

Он нам бы здорово помог!

На подступах к западному Бейруту

Решась губителей разбить,

Мы больше им не уступаем.

Вступаем или не вступаем? —

Звучит, как «Быть или не быть?»

До дна хотелось бы испить

Нам эту чашу, не иначе.

Хотя «Вступаем!» — это значит

Для многих, может быть, не быть.

Меир Мостриаль

Рассвет встречает Меир Мостриаль.

Он восхищен, но взгляд его печален.

Всегда, всегда в глазах его печаль,

Поскольку мир, увы, не идеален.

Но в этот мир, не видя в нем вины,

Влюблен он, как в жену свою Девору.

На наши склоки лишь со стороны

Он смотрит с добрым ласковым укором.

А иногда в свободный час, в досуг,

Когда по службе нет у нас нагрузки,

Я Меира — он мой ближайший друг —

Учу читать и говорить по-русски…

Вот, наклонившись, для чего-то он,

На землю дуя, шепчет потрясённо:

«Уйди! Уйди! Беги отсюда вон!» —

Так Меир наш спасает скорпиона.

Он, бедный, выбивается из сил,

Чтоб скорпион в красе своей и силе

Вдруг никого из нас не укусил,

Но чтоб и мы его не укусили…

…Задумчив Меир в отблесках зари

И говорит, вздыхая: «Нет, ребята,

Как ни верти и как тут ни мудри,

Пора прибить Ясира Арафата».

Йоси Зильберман

Штаны стирает Йоси Зильберман,

Потом на солнце на веревке сушит.

Он говорит, что мир — сплошной обман,

Как ни взывай: «Спасите наши души!»

А сионизм, вождизм, мессионизм —

Убогие младенческие соски.

Однако без особых укоризн

Он склонен рассуждать по-философски:

«Растет щетина, как ее ни брей —

Так на земле растет число злодеев».

Он, Йоси, знает то, что он еврей,

Но наплевать ему на всех евреев.

Он любит джаз и, кажется, любовь

Без преданности джазу и любови,

А если даже где-то льется кровь,

То что ему до этой самой крови.

Он пессимист. Он этот белый свет

Своей особой личной мерой мерит.

Он говорит, что правды в мире нет,

И ни во что решительно не верит.

Но вот снимает Йоси Зильберман

Штаны с веревки, смотрит кисловато

И говорит: «Хоть мир — сплошной обман,

Пора прибить Ясира Арафата.»

Йешаягу Авербух

Кусает Йешаягу Авербух

Зачем-то ручку. Нá землю роняет

То хлеб, то вилку. Шепчет что-то вслух

По-русски: очевидно, сочиняет…

Давно расстался с отдыхом и сном.

— Что пишешь? — любопытствуют ребята.

— Пишу, ребята, только об одном:

Пора прибить Ясира Арафата!

Авраам Леви

Он не бывает весел иль понур,

Он никогда ни в радости, ни в гневе —

Лишь цифр ряды да отблески купюр

Блестят в глазах у Авраама Леви.

Так он живет и коротает век.

Взгляд неподвижен. Твердая осанка.

Он человек, но он не человек —

Он есть компьютер и работник банка.

Любое чувство и любой порыв

Обиды, веры, чести или лести

Ему чужды. Читает «Маарив»^[5]

Он лишь во имя биржевых известий.

Он ни о чём не знает ничего,

Но знает всё про суть валютных судеб

И сколько денег будет у него

И в те года, когда его не будет.

При этом он довольно мил и прост.

С ним говорить всегда легко и просто:

До дна познав единственный вопрос,

Он никогда не задает вопросов.

Но вот сегодня он меня с утра

Спросил нежданно:

— Нынче что за дата?

И вдруг сказал:

— Я думаю, пора

Прикончить нам Ясира Арафата.

Рав Ривкин

Чтобы Господь одобрил нашу цель,

Что б мы в пути целёхоньки остались,

Рав Ривкин, раввинатский офицер,

Вершит молитву, завернувшись в талес^[6].

В чем роль его? Зачем сюда он зван?

Следить, чтоб кoшер был всегда на кухне,

Чтоб обеспечить в «Шахарит»^[7] миньян^[8]

И чтобы души наши не протухли.

Он к вере, к покаянию зовет

Нас, грешников, и, видимо, недаром

В одной палатке с доктором живет,

Причисленный по роли к санитарам.

Он страстно жаждет мир предостеречь

В его пути, безмозглом и безбожном,

Когда вершит пророческую речь

О двух Шаломах — подлинном и ложном.

Видна и вправду Божья благодать

В его сужденьях о любом предмете,

Особенно мастак порассуждать

О двух Мессиях — сам, наверно, третий.

В нем нет вопроса — быть или не быть?

— Быть! И — навек: доказано веками…

Но Арафата надобно добить —

Иначе будем

--">