Светлана Васильевна Волкова - Савушка и Валентина

две: вдоволь поразмышлять о Земле и так же вдоволь повысказывать пришедшие на ум мысли Платону Ивановичу.

— Выходи, дурень, паразит печёночный! — снова заводила песнь Валентина, сидя на ступеньке крыльца и лилейно, точно попку младенчика, протирая пёстрой тряпкой стекло банки с Эдиком. — Огурцы надо полить!

— Обойдутся сегодня без меня твои огурцы! — высовывал нос из кривенького туалетного оконца Савушка.

— Тьфу ты, ирод проклятый! — чертыхалась Валентина и сыпала Эдику щепоть сахара на прокорм.

«Ирод» всё же выходил через некоторое время, стараясь мелкими перебежками под Валентининым словесным артобстрелом доскакать до сараюшки с садовым инструментом. Там он снова закрывался и час, а то и два мастерил из лучин и щепок модель какой-то одному ему понятной молекулы. Когда терпение Валентины заканчивалось, она выкуривала Савушку из сарая, применяя изощрённую смекалку стойкого гитлеровца: подносила к двери аэрозоль с антикомаринным репелентом и от души прыскала им во все щели. Забойное средство всегда действовало безотказно. В крохотной сараюшке комар Савушка начинал чихать и через пару минут выскакивал из газовой камеры, матерясь и орошая злобной слюной неполитый огород. Кончался такой побег всегда одинаково: Савушка либо спотыкался о торчащие на садовой дорожке щупальца колченогой сосны, либо стукался со всего маху головой об электрический столб, всегда стоящий, как назло, на пути Савушкиного полёта. Тогда большой учёный брал самую высокую ноту из доступного ему визгового диапазона и растягивался плашмя на грядке с редиской. Валентина же свистела и цокая языком, склонялась над ним, как над диковинным мадагаскарским тараканом, с самой саркастической ухмылкой, на какую была способна. А затем, празднуя викторию, торжественно вручала Савушке тяпку с лейкой.

Так проходили их дни в посёлке Козий Перегон, на реке Тёшке, в полутора тысячах километрах от ближайшего отделения Академии Наук. Савушка бунтовал, запирался, огрызался, моделировал, писал думы в старенькую тетрадь, кашлял, ругался, падал и поливал огурцы. Валентина же ехидничала, барабанила в дверь, опыляла Савушку аэрозолем, цокала языком, распоряжалась манёврами на огородном фронте, лечила его ушибы вонючей мазью и по субботам от души хлестала учёного мужа веником в натопленной баньке. «Всё в природе циклично», — философски вздыхал Савушка. И был прав.

Так бы дальше и продолжалось, но в одно белёсое от тумана утро, по обыкновению запершись в садовом туалете, Савушка не услышал привычный супружнин рык. Отсидев положенный час и наблюдая за крыльцом сквозь окошко-амбразуру, он осторожно приоткрыл дверь и высунул голову, ожидая подвоха. Валентины ни на крыльце, ни в огороде не было видно. Но — удивительнее всего — не было слышно.

— Мегерушка! — тихо позвал он и тут же прикрыл ладонью глупый рот: господи, славно-то как, нет злыдни! Может, она в магазин отправилась или прикорнула богатырским сном, что, правда, за ней в это время суток не водилось.

Савушка на цыпочках вошёл в дом, боясь скрипнуть половицей, чтобы не разбудить чудовище, и с приятным удивлением заметил, что в сенях и комнатах пусто. На веранде и кухне тоже.

— Что, Гаргулья, метла завелась-таки? Улетела на свою Лысую гору?

Он начал пританцовывать, топоча и пристукивая пятками, и сначала тихонечко, а потом и в полный голос загоготал, осмелев и пьянея от такой своей борзости. Половицы пели, Савушка выкидывал коленца, взмахивал острыми локтями, как крыльями, лихо задирал голову, пока в дурной пляске своей не оказался в узких сенцах, где кособокими трапециями жались друг к другу низенькие дверцы — одна в подпол, другая в кладовку. В темноте Савушка не сразу разобрал, что произошло, но Валентинин силуэт был запеленгован мгновенно. Савушка дёрнулся и оборвал танец на самом выразительном па.

— Валюха?.. — не то спрашивая, не то утверждая, выдохнул он и инстинктивно попятился назад, откуда пританцевал.

Валентина не отвечала. Савушка с испугом смотрел на её остолбеневшую монументальную фигуру, очерченную полоской хворого света, сочившегося из открытой двери, и пытался сообразить, как себя теперь повести. Рука его судорожно ползла по стене, пока не нащупала вертушку выключателя. Щелчок — и в свете тусклой лампочки очертилась вся сцена трагедии: на полу, в осколках баночного стекла лежали Валентинины «мальчики» — Зигфрид, Альберт, Эдик и --">