Эстер Верхуф - Рандеву

Я опираюсь руками на унитаз. Желудок судорожно сокращается, и причиняемая этим боль неописуема. Облегчения нет. Только еще больше боли, заставляющей забыть и собственно о тошноте, и о недомогании вообще.

Болит все, будто тело — это единая биологическая система предупреждения, которая пошла вразнос. Как будто я умираю.

Отталкиваюсь от унитаза и сажусь на койку. Тупо смотрю на стену, вижу казенную, окрашенную зеленой краской штукатурку, испещренную трещинами и неясными надписями. Выдолбленные вопли, последние сообщения, химеры, безмолвные свидетельства, оставшиеся от людей, бывших здесь до меня.

Нервы натянуты до предела. Я задыхаюсь. Делаю вдох, но воздуха не хватает. Приступ паники. В последние месяцы такое случалось частенько, но атаки не были столь сильными…

Только без истерики, Симона, без истерики.

Прижимаю руки ко рту и пытаюсь сосредоточиться, дышать как можно спокойнее. Нужно считать. Считаю до трех. Выдох. Вдох. Раз, два, три. Выдох. И еще раз.

Сильный стук в дверь. Он едва доходит до моего перенапряженного сознания. Глазок открывается.

— Мадам?

— Иду, — говорю я, как привыкла за последний год, когда пекарь, или почтальон, или кто там еще что-то приносили, а я не могла достаточно быстро подойти к двери. — Иду.

Тут же до меня доходит неуместность этого ответа. Присутствия духа хватает только на то, чтобы заправить за ухо влажную прядь волос. Руки дрожат.

Засов отодвигается, и в дверном проеме появляется полицейский. Лет двадцати пяти, темноволосый. Что-то жует. На его кожаном ремне висят кобура с пистолетом, наручники и рация.

Он в упор смотрит на меня, и в этом взгляде смешаны осуждение и любопытство.

Я встаю, содрогаясь от тошноты. Упираюсь рукой в стену, чтобы удержаться на ногах.

Полицейский входит в камеру. Кажется, что он парит, будто и не человек вовсе. Ненастоящий, как и моя роль в этом абсурдном спектакле. Дурной сон, очнуться от которого я не могу.

Не может быть. Со мной такое никогда бы не случилось. Это происходит не со мной.

Я поднимаю голову и по его глазам осознаю, что он видит не мать двоих детей, читавшую им вслух книжки, не владелицу престижной chambres d'hotes^[1]. Он видит женщину со спутанными, слипшимися волосами, красными пятнами на лице, одетую в футболку, прилипшую к телу. Он чувствует, что я в панике.

Стыдно так, что хочется уползти прочь. Я пренебрегла своей жизнью, проносится мысль в голове. Совсем. Она окончена. Мне тридцать четыре года, у меня было все, и я всем этим пренебрегла. Своей жизнью, жизнью Эрика, жизнью своих детей. А ради чего?

Или, точнее: ради кого?

1

Для меня есть что-то притягательное в старых зданиях. Осыпавшаяся штукатурка, провалившиеся крыши, деревянные и каменные скелеты без окон и дверей. Они кажутся мне трогательными. Неприкрытые и беззащитные, без каких бы то ни было претензий.

Обхожу дом кругом, и меня обтекает его атмосфера. Хочется лечь на спину и раскинуть руки. Как ребенок, который на теплом летнем песке изображает бабочку. Вдохнуть. Вобрать здание в себя.

Я этого не делаю.

Почему мы никогда не делаем того, чего нам действительно хочется?

Слой штукатурки на стенах снаружи был того же цвета, что и покрывало из облаков, сонно и тяжело опиравшееся на вершины холмов. Цемент вспучился от сырости и плесени и весь потрескался.

В некоторых местах он осыпался, так что обнажились желтовато-красные валуны фундамента. Темные прямоугольники, проемы без стекол и наличников, отмечали места, где раньше были окна и двери. Стебли дикого плюща и пурпурного вьюнка свободно вились и внутри, и снаружи.

Я шла по каменным ступеням к дыре в фасаде, среди крапивы и сорняков, пустивших корни в расщелинах. Местами вся эта растительность доходила мне до плеча. Кроссовки промокли.

В старом доме было холоднее, чем на улице. Первое, что я уловила, это запах сырого камня и гниющего дерева. На полу лежали деревянные доски. Стены покрыты облезающей оливково-зеленой краской и бурыми заплесневелыми обоями, которые кое-где отстали.

В просторном холле было темно. Широкая деревянная лестница вела на второй этаж. Конечно, когда-то этот дом был великолепен. Наверное, раньше наверху висела люстра, от которой исходил мягкий мерцающий свет. Я без труда представила себе, как приглушенно разговаривают люди, жившие тут давным-давно. Звучит фортепиано, звенят бокалы.

Я --">