Мариет Мейстер - Козлиная песнь

не оставлять тебя одного. Мне казалось, с тебя ни на минуту нельзя спускать глаз, хоть я все еще не верила, что это может быть надолго. Я притащила наверх стол из кухни и стул, а через несколько дней, с большим трудом, еще и низенький деревянный шкафчик. Этот шкаф я поставила по диагонали поперек комнаты, так что теперь у меня есть собственное место у окна, а у тебя, с другой стороны шкафа, свой угол у раковины. Сейчас ты восседаешь на большом куске овчины, которую я срезала со спины моей старой меховой безрукавки, на овчине ты не отсидишь себе попу.

Я целые дни провожу за своим столом, накручивая прядки волос на указательный палец, глядя поочередно то на тебя, то во двор — на большой квадрат травы с двумя елками посередине. В кроне левого дерева, которое чуть сильнее правого, в прошлом году иногда пела какая-то птичка, но сейчас я слышу только крик сорок и изредка сойки. Помню, как я сказала, что мне жалко твоей шевелюры, утратившей блеск с тех пор, как мы тут живем. Ты спросил, обращала ли я когда-нибудь внимание на черных дроздов в городе.

Оттого что я дни напролет гляжу в сад, я заранее узнаю о приближении опасности, когда к дому подходят люди. Друзей у нас давно уже не осталось, если бы кто-нибудь захотел к нам зайти, я бы его с легкостью отфутболила фразой вроде «Йо отправился в дальний путь». От дверного звонка я отсоединила провода, а если кто-нибудь будет колотить в дверь или стучать крышкой от почтового ящика, я ему просто не стану открывать. Но с теми, кто приходит со стороны сада, намного сложнее, даже если бы я не впустила их, они все равно прошли бы сами. Наш дом составляет единое целое с еще одним, бо́льших размеров, который находится с другой стороны сада. И наш, и тот дом продаются, и как только купля-продажа состоится, нас отсюда выселят. Мы стережем дом, чтобы в него самовольно не вселились незаконные жильцы, хотя, собственно, мы с тем же успехом сами могли бы быть такими незаконными жильцами. Время от времени из второго дома к нам приходят потенциальные покупателя с целью осмотреть комнаты. За тот месяц, что ты играешь в молчанку, такое случалось дважды, и оба раза я успевала тебя вовремя предупредить. Разумеется, я надеялась, что ты возьмешь и сделаешься нормальным, вот так вот вдруг встанешь и скажешь маклеру и его клиенту: «3драсьте-здрасьте». Но вместо этого ты забрался в шкаф.

До чего же у тебя довольный вид, когда ты так сидишь. Да, ты сидишь, словно ты главный, словно ты хочешь мне показать, что я слабее тебя. Словно хочешь меня унизить. Может быть, поэтому я неделю назад вдруг не смогла сдержаться и залезла к тебе на колени, тараторя, как ненормальная:

— Ведь ты снова со мной? Ты снова как я? Мы…

Глаза у тебя были закрыты, и ты не открывал их. Ты сидел, молчал, а я не могла этого больше выносить. Я слышала, как ты дышишь через нос, и это меня внезапно разозлило. Мои дни бесконечны, и твое дыхание — единственное, что сообщает им какой-то темп.

Я пнула тебя в ногу. Ты не отреагировал, и я так взбесилась, что двинула тебе кулаком в живот. Только один раз, но от удара ты скатился на пол и лицо твое, эту маску из засохшей глины, свело горестной судорогой. Мне стыдно. Но я могу тебя снова ударить, хоть рукой, хоть ногой, могу вытащить ремень из своих брюк и исхлестать твою монашескую физиономию. Я готова укусить тебя в шею, и грызть тебя, и царапать, пока ты не вернешься к жизни. Если бы мне кто-то был нужен только для того, чтобы его кормить и с ним говорить, не получая ответа, я завела бы собаку.

Слушай, ты герой или тебя надо пожалеть? То, что ты окаменел, — это достижение или свинцовый груз? Я так хочу, чтобы ты был героем, чтобы своей неподвижностью ты воздвиг сам себе памятник. Я требую, чтобы ты стал колонной, незыблемым монументом. А иначе зачем я здесь сижу, не лучше ли оставить тебя на произвол судьбы, ломайся тут себе один на кусочки, крошись, обращайся в прах? Для меня было бы облегчением освободиться от тебя, знать, что я сама могу решать, как мне жить. Вместо этого я позволяю тебе мучить меня и даже тиранить. Или это я тебя всегда тиранила и сама виновата, что ты утратил голос и я за это наказана? Может быть, ты хотел бы заговорить, да не можешь?

Твои уши — с тех пор, как я за тобой наблюдаю, мне кажется, что они на глазах растут. Левое, сколько я тебя знаю, всегда было больше правого, потому что ты, если тебе верить, в детстве часто прикладывал его к стене, слушая, как совокупляются соседи снизу. А теперь твое --">