Юлия До - Банальная история

сидели молча, рассматривая эти самые завитушки, и молчание почему-то не тяготило, не навевало скуки, оно было домашним, теплым, как молоко с медом в постели, таким родным, незаменимым… Только сейчас Григорий осознал, как хорошо было в комнате у Верочки, она угощала его конфетами, всегда утешала, выслушивала… Ее мама готовила такое вкусное печенье, с шоколадной крошкой, и покупала бананы, желтые-желтые, в круглой вазе…

– Верочка…– прошептал Григорий.

В первый раз они расстались лет в двенадцать, Григорий поступил в школу для умных мальчиков, получал больше домашних заданий, которые не делал, но использовал, как отговорку от всего на свете, в том числе от встреч с Верочкой. Сначала они гуляли по выходным, потом только по праздникам, а вскоре вовсе перестали общаться. Через четыре года он вернулся в старую школу, но с Верочкой почему-то даже не поздоровался, хотя, кажется, хотел. Первыми за много лет словами они обмолвились только в ноябре. Они столкнулись в коридоре, Григорий шел навстречу своей новой пассии, Катерине, первой девушке, с которой он начал практиковать «Долой любовь, даешь привычку»; Катерина стояла в самом конце коридора, показывала ему какие-то знаки, смеялась, вот он и не заметил Верочку и налетел на нее. Все было словно в низкопробном кинофильме: они столкнулись, она громко ахнула, ее книги упали на пол, они одновременно нагнулись за ними, ударились лбами. Избитый прием мелодрам! Он не сразу узнал ее, постройневшую, похорошевшую. Верочку нельзя было назвать красивой, но было в ее опушенных глазах под стеклами очков, туго затянутых на затылке волосах что-то, вызывающее добрую улыбку.

Поговорили они только через год. Не то чтобы Григорий не чувствовал Верин взгляд, безмолвно, но беспрестанно просящий обратить на нее хоть немного внимания. Чувство вины и Ромка Разин заставили Григория подойти к Вере, но сделал он это на глазах у всего класса, сел перед ней, сказал что-то доброе, вспомнил в двух словах былые деньки, как они катались на ковре и бились подушками, Вера в ответ умильно улыбнулась и что-то очень тихо ответила. После четырех таких разговоров, проходящих по одному и тому же маршруту через дебри, выросшие между двумя молодыми людьми, дружившими когда-то, совесть Григория была чиста, он, как ему казалось, выполнил свой долг, отблагодарил за все, что было ему дано в минуты полного одиночества, ведь в детстве его почему-то никто среди сверстников не любил (никто, кроме Верочки). Он догадывался, что после каждого такого разговора Верочка плакала в туалете, но ничего не предпринял, хотя, кажется, хотел что-то предпринять.

В последний раз он видел ее на выпускном. Она была в пышном голубом платье, с безвкусным бантом за спиной, глаз с него не сводила, вздыхала, единственная ни с кем не танцевала. Григорий в тот день был с Катериной, которая уже планировала свадьбу и выбирала имена для детей. В том, что Григорий никогда больше не увидит Верочку, он был уверен так же, как и в том, что меньше чем через неделю он бросит Катерину, забыв о данном предполагаемому будущему тестю обещании беречь «его девочку». Чтобы избежать дальнейших вопросов, скажу, забегая вперед, что Катерину Григорий бросит у алтаря, несмотря на то, что она носила его ребенка; о том, что в тот же день в той же церкви другая невеста бросила своего жениха, и этот жених выбрал укромным местом для рыданий тот же переулочек через дорогу, что и Катерина, Григорий узнал из предложения стать крестным отцом их третьего ребенка; он, разумеется, отказался.

– Вера, она ведь ушла с тобой, Ром, с выпускного, – вспомнил Григорий. – Да, точно с тобой!

– Да, – спокойно согласился Разин, пожимая плечами. – Она стояла совсем одна, вжавшись в стену, я подошел к ней, пригласил на танец. Она подняла на меня глаза (никогда раньше не замечал, какие они у нее большие), спросила: «Ты ведь это из жалости, да?» Я ответил: «Нет, нет, я хочу танцевать с тобой, у тебя такое платье красивое, да и ты тоже…» Она тихо хихикнула – ну так, как она всегда хихикала, ты ж помнишь, – и сказала: «Спасибо, Ром, мне очень приятно, но я, пожалуй, пойду, поздно уже, темно, да и туфли мне жутко жмут». Я настаивал, она ни в какую. Еле уговорил ее до дома проводить. «Может, видимся», – главный аргумент. Она согласилась, я проводил ее и вернулся к вам. Конец истории.

– Чего-то ты не договариваешь, – оскалился Петя, чующий, как поэт, волнения души и недомолвки. Слух его был полиграфом, распознающим --">