Александр Александрович Генис - Иван Петрович умер. Статьи и расследования

себя ему
наглым и вызывающим образом, как в иррационалистических и
экзистенциалистских концепциях. Генис не экзистенциалист и
не эссенциалист, он вообще не поддается философскому вып­
рямлению, он не создает никакой системы и не озабочен кри­
тикой чужих систем, его мысль не напряжена методологически,
она просто радуется неистощимости смыслообразования, множимости смыслов. Безумие нуждается в методе, здравый смысл
обходится без системы. Несовпадение жизни и мысли полез­
но для здоровья, усиливает работу сердца и мозга. Мысль на­
ходится в промежутке, где существование слегка не похоже на
сущность и они поочередно задевают и провоцируют друг дру­
га... Генис называет себя «рабом осмысленного повествова­
ния» — и одновременно «беженцем из истории», которая и по­
зволяет повествованию быть осмысленным. «Советская власть
появилась за 36 лет до моего рождения и закончилась через 36
— с падением Берлинской стены. Угодив в самую середину
эпохи, я чувствую себя не столько свидетелем истории, сколько
беженцем из нее. В моей жизни все события — частные. Я не
могу вспомнить ничего монументального. Что и дает мне сме­
лость вспоминать. Сам я — раб осмысленного повествования.
Мне неловко задерживаться на деталях, которые и для меня-то
не имеют особого значения. А ведь из них—как выясняешь рано
или поздно — состоит вся жизнь. Пожалуй, мое самое значитель­
ное метафизическое переживание связано с осознанием незна­
чительности любого опыта» (из вступления к «книге «Довлатов
и окрестности»).
Этим противоречием все и определяется: значительность
частного, незначительного. Конец монументального — но при
этом метафизически переживаемый конец. Возможна ли мета­
физика без монументализма? В этом разрыве и размещается
мысль Гениса. Заметим, что такого метафизического пережива­
ния незначительности уже почти не осталось на долю следую­
щего поколения, где намечается переход от веселья к стебу.
Веселье мысли — это еще совсем не стеб, размалывающий пред­
мет разговора в мелкую пыль суетливого равнодушия, беспре­
рывных приколов, хохм и подначек. Генис избегает стеба в той
мере, в какой веселость не должна быть самодельной и изнуря­
ющей, легко переходящей в скуку, но поддерживает интерес к
предмету как существенному—и все же не настолько важному,
чтобы объяснять собой все другие предметы. Логические нити
не протягиваются долго в текстах Гениса, потому что органиче­
ский для него тип связи — это вообще не нити, а цепочки, в ко­
торых каждое звено закругляется на себя — и именно поэтому
ю

МИХАИЛ ЭПШТЕЙН. ВЕСЕЛЬЕ МЫСЛИ, ИЛИ КУЛЬТУРА КАК РИТУАЛ

держит другое звено. У Гениса почти каждая фраза ударна, не­
сет в себе завершающий смысловой акцент. Она не готовит,
жертвенно умаляясь до повода или вступления, какое-то сверх­
сообщение в сотой фразе после себя. В этих текстах нет зна­
чительных разрежений и сгущений, перепадов внутреннего
смыслового давления, — кровь ровно и сильно пульсирует в этих
сосудах. Фраза самодостаточна — и с первого слова готова
стать афоризмом. Генисовская статья — это десятки афоризмов,
нанизанных на одну тему, — их легко можно представить раз­
мещенными по вертикали, как в сборнике изречений. Вот как
пишет Генис о греческом историке Павсании: «Грецию он зас­
тал в прекрасную пору: музеем она уже была, руинами — еще
нет. Искусство, описанное Павсанием, сюжетно, как телевизион­
ный сериал. Нам же достались загадочные остатки чужой исто­
рии. Время нарубало мрамор в капусту. Что ни фриз, то свалка
плоти. Каждый музей — как анатомический театр»4.
Между фразами почти нет объяснительных и выводных свя­
зей, но каждая дает законченный метафорический образ своей
теме, общей для данного абзаца. Это мышление «в настоящем
времени», без логически-временной растяжки между причиной
и следствием, посылкой и выводом, прошлым и будущим. От­
рывок, который мы процитировали, своим афористически-констатирующим стилем как бы иллюстрирует основную мысль
книги «Вавилонская башня», ее подзаголовок «Искусство насто­
ящего времени». Характерно, что Генис начинает ее главой о
греках («Письма из Древней Греции»), которые владели искус­
ством жизни в настоящем, т.е. в наиболее интенсивном модусе
переживания каждого мига как вечности. О том же — и предис­
ловие --">