Иван Александрович Мордвинкин - Чудо за пазухой

дерево на скользком замшелом тротуаре, и обстоятельства каждого дня, и сама судьба, жизнь человека, вечно заботящаяся о новых и новых препятствиях.

Димыч перемахнул через завал, ободрав щиколотку цепкой веткой и потеряв шлепанец, который долго пришлось вытаскивать из плотной абрикосовой кроны, прильнувшей к земле.

Наконец, невезучий горемыка, старательно убеждавший себя не психовать раньше времени, выбрался на край парка. Вот и церковь.

Алексей Максимыч уже поджидал напарника. Он натаскал в корыто песку и сидел на мешке цемента довольный и блаженный. Правда, песок он забыл просеять, и Димычу пришлось выполнять кучу лишней работы, а заодно сдерживать раздражение и желание выругаться, как это бывает у многих строителей. Но ругаться в церкви он не хотел, а только хмурился и терпеливо скрежетал зубами. Ну и бранил себя за иллюзию, что не надо, мол, психовать раньше времени. Хоть раньше, хоть позже, а все поперек. И оптимизмом тут не помочь.

Через неделю кафельные работы завершились. Последнюю плитку Димыч положил уже вечером, такой же усталый и нервный, каким был он в конце каждого дня всю эту неделю.

— Ну что? — Алексей Максимыч достал термос, разлил по стаканам свой никчемный травяной чаек и предложил тост. — За удачное окончание работ!

Димыч промолчал и свой стакан не взял, а только встал, вышел на двор и устало уселся на корявую скамейку. Не вышло у него научиться у великих мудрецов, нет здесь никого, церковь только строится, батюшка бывает редко, по делу и служит на другом приходе. А из простых людей здесь только строители, да несчастный этот и убогий Алексей Максимыч.

Максимыч тоже вышел на улицу, остановился на крыльце, вдохнул полной грудью влажный вечерний воздух и уставился на звездное небо. Наконец, сосчитав все звезды, или что он там еще созерцал, и вернувшись к реальности, он подошел к Димычу и присел на край скамьи.

— Все ведь хорошо? — спросил он как бы сам себя. А подумав, он сам себе ответил, раз уж Димыч не откликался: — Да. В конечном счете все хорошо.

— Это у вас-то все хорошо? — Димыч сдержал злобную ухмылку, хотя и с трудом. Чего хорошего-то у него? Разбитый старик-пенсионер, всю свою жизнь просидевший в беспросветной нервотрепке с первоклашками, да своих детей приживший аж семь душ. Тут не до хорошего.

— Да, у меня, — улыбнулся Алексей Максимыч. — И у вас, если захотите. Разве Господь лишит вас свободы быть счастливым? Не лишит.

— Ну и к чему это? — Димыч готов был не то, чтобы раздражаться или сердиться, а орать был готов во все горло: сильно уж он надеялся получить ответы. А работа закончилась, и безнадежная серая безжизненность, именуемая жизнью, вновь возвращалась в его сердце.

— Милостивый и щедрый Господь создал этот мир для нас, — пояснил Максимыч тем добродушным и разжевывающим тоном, каким преподавал он новые буквы своим ученикам. — Создал и подарил, отдал в полное распоряжение.

Димыч с недоверием чуть повернул к Алексею Максимычу лицо, не глядя, однако ж, в глаза и промолчал. А Максимыч продолжил:

— А вы не замечали, что веселая музыка грустному человеку как пытка? — завел он витиеватую мысль откуда-то издалека, и было непонятно к чему он клонит. — Грустному грустная музыка нужна, а веселая — это только для веселых. Вот так и мир этот Божий устроен: как вы смотрите на него, так он вам и откликнется. Хотите мрачный мир — будьте несчастливы, и все будет под стать. Хотите ли, чтоб везло вам во всем? Будьте везучим, живите легко и не рыдайте на каждом преткновении. А если хотите быть счастливым, так берите, сколько угодно вокруг имеется счастья. Но открывается и подается оно только хотящим его взять. Потому-то Господь и дает вам свободу хотеть чего-угодно. И подает желаемое с любовью. Кроме греха, конечно, потому как всякий грех не имеет в себе жизни. А жизнь… Её жить надо.

Димыч взглянул на Алексея Максимыча оценивающе, будто впервые увидел.

— Не очень понятно, — он скептически поджал губы и задумался. Потом, накрутив в голове мыслей целый клубок, нашелся-таки за какую ухватиться. — То есть, если я захочу быть счастливым, то мир перестанет мне подлянки подсовывать?

Алексей Максимыч добродушно рассмеялся.

— Не перестанет! — он внимательно вгляделся в глаза Димыча, чтобы лучше его разузнать и понять. — Он и не начинал никогда. Он просто живет. Вот и все.

Просто живет. Подумать только. Димыч не понимал таких вещей, хоть и чуялись --">