Илья Олейников , Юрий Николаевич Стоянов - До встречи в «Городке»

До встречи в «Городке»
Илья Олейников, Юрий Стоянов
Илья Олейников
Юрий СтояновИлья Олейников

Юрий Стоянов

 

ДО ВСТРЕЧИ В «ГОРОДКЕ»

Илья Олейников

Глава первая,

в которой я признаюсь, что когда-то был маленьким. Многие верят.

 

В коридорах детства я пере­двигаюсь достаточно неуверенно. Воспоминания об этом от­резке жизни смутны и расплывчаты. Что я помню явственно, так это безуспешные попытки родителей во что бы то ни ста­ло приобщить меня к искусству.

Если учесть, что единственные подмостки, на которые уверенно ступала моя мама, были подмостки кухни, а папа имел к сцене более чем отдаленное отношение, становятся понятными их настойчивые попытки приблизить меня к пре­красному. Может, в них говорило неосознанное стремление самим блистать во вспышках фотокамер? Может быть. Так или иначе, усилия они прилагали титанические. С утра до ве­чера меня кормили записями мелодий из индийских филь­мов, очень модных в те удивительные годы, а также ариями и ариетками из всевозможных опер и оперетт. Наконец папа решил, что я достиг такой степени совершенства в воспро­изведении перечисленных выше произведений, что было бы пре­ступным не поделиться этими достижениями с человечеством.

Не со всем, конечно, человечеством, а с лучшей его частью, то есть папиными друзьями. В доме стали появляться гости.

В нашем доме всегда привечали гостей, но теперь их при­ход имел абсолютно практическое значение — они шли знако­миться с чудом. Все происходило так: когда гости брезгливо оглядывали только что уничтоженный ими стол, мой отец вскакивал и, со словами: «Сейчас мой мальчик споет нам что-нибудь значительного!», швырял меня на стул. Я, пытаясь сло­вить равновесие, выплевывал на гостей накопленные мной пластиночные цитаты, фрагменты, диалоги, корча рожи и вы­делывая на заготовленном мне крохотном плацдарме всякие невообразимые па. Гости изображали восторг. Еще бы! Пос­ле такого стола… Каждый считал своим долгом прихватить меня за щечки и тягать их в разные стороны с какой-то нечеловеческой силой. К концу этой одобрительно-уничижи­тельной процедуры щечки мои из розовых превращались в синюшные и только через несколько дней при­обретали свойственный им ровный цвет. Поэтому гостей я не любил.

Как, впрочем, и музыку, которую я считал своим личным врагом.

Мама с папой так не считали.

Для меня был нанят учитель по игре на скрипке. Я думаю, он был неопыт­ным педагогом, не познавшим всех тайн детской души. Он сказал мне:

«Мы начнем наше обучение с игры на этом замечательном, божэствэнном инструмэнте с гамм, а уже чуть попозжэ возьмемся за прэлэстную пэсенку “Петушок”». Я, конечно, не знал, как звучит ни сама гамма, ни эта «прэлэстная пэсенка», но название «Петушок» настолько меня заинтриговало, что мое знакомство с «божэствэнным инструмэнтом» я решил начать не с гамм, а именно с «Петушка». Учитель воспротивился и заявил, что так не бывает. Тогда воспротивился я. Наш спор продолжался довольно долго. Все аргументы учителя подав­лялись мной беспощадно, и, наконец, не выдержав напряже­ния, учитель вскочил и скрылся раз и навсегда.

Тогда в дом был приглашен другой наставник — аккор­деонист Эдуард Макаров. Эдуард был белокур, элегантен, пах духами «Красная Москва» и, дабы не вызвать у окружающих сомнений в своей интеллигентности, время от времени выни­мал из кармана пилочку и наяривал ею по своим и без того идеально ровным коготкам. В глазах у Эдуарда скопилась буй­ная похоть. В них отражалось огромное количество женщин, поверженных им на своем нелегком жизненном пути, и, когда он разговаривал с мамой, становилось понятно, что и ей вряд ли удастся избежать его дивных сексуальных чар и что она падет в самое ближайшее время. Наконец, осознав, что он приглашен не для того, чтобы разрушить наш семейный очаг, а совершенно в других целях, он устало спросил:

— А где, собственно, мальчик?

— Я здесь, — тихо ответил я, подавленный величием аккордеона.

— Ну что ж, мальчик… Для начала посмотри на это, — и он вытащил потрепанную черно-белую афишу, на верху кото­рой было написано: «КУБАНСКИЙ НАРОДНЫЙ ХОР».

Под названием был изображен сам хор. Так сказать, не­посредственно. Человек триста. От частой демонстрации афи­ши вся эта толпа слилась в огромное потертое пятно, из которого редкими лепесткам и вытарчивали отдельные фи­зиономии.

— Видишь меня, мальчик?

--">