Сергей Николаевич Сергеев-Ценский - Стремительное шоссе

ты! Ты что же это с нами сделал?..

И верите ли, все кинулись его колотить… И я! Совершенно непроизвольно это вышло. Нас было человек двенадцать, и колотили мы его не то, что шутя, а даже с большим остервенением: у кого зонтик был — зонтиком, у кого палка — палкой, у кого ничего такого — кулаками… Бегал он от нас, бегал по пляжу — наконец в море. Минут десять еще и в море ему пришлось плавать, пока мы кое-как остыли. Тогда только он в лодку влез… но кто же он оказался, этот студент? Изобретатель! Что-то очень ценное внес в устройство аэроплана. Он мне потом и чертил даже и объяснял, что именно, но я, конечно, и ничего не поняла и забыла. Он и путевку в Балаклаву получил в виде премии… И вот он рискует жизнью из пустого баловства, когда в нем, может быть, целый гений сидит. Ка-ка-я у нас молодежь растет! Какая молодежь — прелесть!.. Она, конечно, не так чувствительна, не так тон-ка, как была молодежь нашего поколения, но черт с нею, с этой чувствительностью и тонкостью. Теперь нужны именно здоровые локти физкультурника, чтобы протолкаться в жизни, а не тонкость. Попробуй-ка с нашей прежней тонкостью обращения попасть, например, в московский трамвай… Ого! Целый день будешь стоять смотреть, как вагоны от тебя уходят… А на подножках висят люди, как яблоки, вот-вот сорвутся… Но они не срываются, — в том-то и штука, — а доезжают такие висячие до следующей остановки и там уже влипают в вагон…

— Где из них делают блинчики с вареньем, — досказал Торопов. — Но ничего, погодите, начали уж подземку делать… разгрузим трамвай. А в Балаклаве, я заметил, очень много котов…

— И все драные, — подхватила Брагина.

— От изобилия рыбы… Вообще бухта там — золотое дно… Но консервные заводы могли бы работать лучше… Вообще я везу богатый материал о постановке рыбного дела на Черноморье.

Тут он внимательно посмотрел на Галину Игнатьевну и бегло на Мартынова и добавил:

— Не понимаю, почему не увязывают наших вещей!

Втиснулся, едва пролез в узкую дверь худой, черный татарин, с бельмом на правом глазу, в рыжей, порванной шапке и с огромнейшим за плечами грязным мешком. Лицо его было сплошь мокро и стеклянно блестело. Он спросил хрипло:

— Есть билет-э?

— Ёхтар-ёхтар (нету-нету), — сказал отправитель. — Через час еще одна машина…

Татарин с бельмом отчаянным движением всего тела сгрузил с себя мешок на пол, уселся на нем, поджав ноги, и стал вытирать с лица пот рукавом тоже мокрой рубахи.

Вползла бесшумно очень согнутая, нищая старушонка с палочкой. Голова в черном платке мелко и часто тряслась, а глаза даже и не просили, а просто глядели с каким-то на всех недоумением, точно видели сон.

Торопов и Брагина от нее отвернулись. Галина Игнатьевна дала ей монетку. Старушонка благодарно дотянулась рукою до пола (ей это было легко) и выползла бесшумно, как и вползла, а за нею вышли и Брагина с Тороповым.

— А я вам и не успел рассказать, Галина Игнатьевна, как я здесь очутился, — прогудел Мартынов. — Я ведь с весны в отпуску и совсем не сюда хотел, а в Мисхор. А вот только пришлось мне ехать к морю с директором тут нового табачного совхоза. Совхоз — совхозом, и средства большие отвалили на его устройство, а вода? В Крыму воды мало, скажем проще: нет воды! А хозяйственные масштабы, как и везде… Однако табак тоже воды хочет… Нужна была на горе большая цистерна для задержки весенних вод, и котлован был у них готов, да лиха беда — цементу не было. Материал, известно, дефицитный… И туда и сюда бедняга кидался, — нет цемента… А у меня есть такой нехитрый состав, — воды не пропускает: мое личное детище… Теперь это уж не секрет, я сделал заявку… Я и имел неосторожность — ляпнул ему. Он в меня и впился… А я человек, как видите, слабый, поддался… Так у него на горе, в его этом совхозе табачном, и проторчал всю весну.

— И котлован сделали? — заискрилась Галина Игнатьевна.

— Не котлован — цистерну… У меня-то опыты с моим составом, конечно, были, но только опыты кабинетные, можно сказать… а тут сразу цистерна на че-ты-ре-ста тысяч ведер… Дерзость! Я бы, если был бы директором совхоза, может быть, и сам не позволил так вот, ни с того ни с чего, такую дерзость какому-то проходимцу. Но директор был молодой парень, казак, очень любил на лошади скакать, прокурор бывший, и ни в каких цистернах ни-чер-та решительно не понимал, и в табаке тоже. Люблю таких, — у них смелость. Крой, говорит, в мою голову!

— Вы и крыли?

— Я и начал… Мне --">