Саша Сотник - Шоумэнъ

стоили…

Во "Внуково" было много народу. Назойливая суета усугублялась нервозностью Марины.

— Где "Мираж"? — Злилась она.

— Вышел в тираж, — пошутил я.

— Дима, ты глянь: ему еще смешно!

Ох уж мой длинный язык! Именно из-за него я вечно терял в деньгах и перспективе заработка. Люди, что поумнее, еще могли меня простить, но Марина сделала окончательный вывод, что я — принципиальный алкаш.

— Ты — русский лапоть, — пригвоздила она, — и интересы у тебя соответствующие!

— Ты по поводу щей? — спрашиваю.

"Миражисты" явились за пятнадцать минут до окончания регистрации. Марина расцвела. Особенно ее влекло к высоченному парню, затянутому в черную кожу по самое горло. Его невзрачное лицо пересекал длинный глубокий шрам. В принципе, он мог бы без грима сыграть Франкенштейна.

— Володенька! — Заверещала Марина. — Я вся испсиховалась!

— Расслабься, — небрежно отозвался Володенька, изображая широкую улыбку, от чего его лицо едва не раскололось надвое. — Я Натаху в "Интуристе" выловил. Она там с америкосами зависла: напрочь забыла про гастроли.

Франкенштейн вывел из-за спины полупьяную блондинку:

— Вот, полюбуйся…

— Ерунда! — Марина махнула рукой. — За полтора часа протрезвеет. У меня кофе в термосе.

И тут я вновь неудачно встрял в разговор:

— Простите, — говорю, — а где же Гулькина, солистка группы?

— Что это за клоун? — спросил у Марины Франкенштейн.

— Ведущий, — презрительно ответила она.

— Вот и веди нас к самолету, — нагло заключил Володя.

Существует тип людей, убежденных в собственной безнаказанности. До определенного момента им неумолимо везет: их не ловят на мошенничестве, не осуждают и даже не бьют, что внушает им веру в свою исключительность. Но внезапно наступает миг, когда критическая масса сотворенных ими гадостей обрушивается на их головы, обнажив абсолютную беспомощность перед лицом развязки. Тогда они призывают мир к состраданию и благородству, но тщетно: глухое всеобщее безразличие оставляет их один на один с безжалостной судьбой. Года через три я услышал, что Володя обманул люберецких бандитов; некоторое время скрывался, переезжая с одной квартиры на другую, но в итоге его нашли и "замочили по полной программе". Я и процесс убийства-то плохо себе представляю, а уж насчет "полной программы" даже думать не хочу!..

Но в те дни, что я описываю, Володя был полон сил, хамства и преступной энергии. Ко мне он прицепился еще на подходе к трапу:

— Посмеши меня в дороге, а то настроение хреновое.

— Соперничать с твоим зеркалом? — Спрашиваю. — Ни за что!

Как только взлетели, Дима затрясся:

— Мы точно грохнемся. Наши останки разметает у подножья Арарата.

— Ты что, впервые в воздухе? — Поинтересовался я.

— Мне уши мешают летать. У меня же абсолютный слух! Слышишь, как скрипит крыло?

— По-моему, тебе кажется…

— Ты глухой, тебе легче. Оно скрипит в "ми-миноре".

Марина на меня шипела:

— Зачем ты его заводишь? Не видишь, артист в депрессии! Димочка, успокойся: крылья крепкие…

— Ненавижу миноры, — закатывал глаза гастролер.

Посадка была мягкой. Чумак порозовел и отвесил пару неуклюжих шуток. Нас встретили у трапа трое армян. Один из них был весел и разговорчив, двое других оказались бородатыми молчунами.

— Гагик, — представился весельчак. — Ми любим артистов-мартистов, гастроли-мастроли. У вас все будэт: гостиница-мастиница, коньяк-маньяк, все! Идем за мной!

— Маньяка нам еще не хватало, — заворчала Марина, а Гагику невпопад польстила: — Мы знаем, что у вас красивый город.

Гагик грустно опустил глаза:

— Был красивый, э! Сейчас разруха. Горбачев обэщал восстановить, но — э-э! — он хлопнул себя по ляжкам. — Поедем, сама увидишь!..

Из окна автобуса мы наблюдали то, что осталось от когда-то современного города. Половина домов лежала в руинах. Это были страшные и одновременно странные разрушения: если в первом подъезде пятиэтажного дома жили люди, то второго подъезда могло не быть вовсе, либо он пребывал в полуразрушенном состоянии.

— Что тут творилось, э! — подавляя горькие эмоции, рассказывал Гагик. — Земля смэшалась с кровью. Столько молодых погибло! Школьники на уроках, студэнты в институтах!.. Мой сын… — Он едва сдержал слезы.

— Я же говорил: одичали, — шепнул мне Чумак.

— Заткни свой цивильный фонтан! — Разозлился я.

Мы подъехали к старому каменному --">