Александр Алексеевич Суконцев - Два окна на Арбат

то в обычном режиме, то в строгом.

И вот тот же суд осудил его в шестой раз.

Заместитель прокурора области старший советник юстиции тов. С. Вольнов свидетельствует:

«Вина Моторыкина в совершении хулиганства установлена показаниями потерпевших и свидетелей: Михайлова, Борисова Б., Борисова А., Слабковой, Соколовой, Хоревой, заключениями судебно-медицинской экспертизы и другими материалами дела.

Квалификация действий Моторыкина по ч. 2 ст. 206 УК РСФСР правильная. Мера наказания осужденному определена с учетом опасности совершенного преступления и личности».

А Иван Афанасьевич продолжает бомбить все инстанции своими письмами:

«Засудили неповинного. Свободу Моторыкину!»

Я думаю, что сейчас самое время разъяснить читателю, что Иван Афанасьевич, автор этих горячих требований свободы Моторыкину, и Моторыкин, лишенный свободы, — одно и то же лицо.

Нет, не видать И. А. Моторыкину свободы еще целых пять лет. Так же, как не видать медали М. К. Свинобузову. Не могу я удовлетворить их решительных и столь категоричных требований. Единственно, что я смог сделать для М. К. Свинобузова, — я несколько раз в этом фельетоне цитировал его выдающееся многоплановое произведение «Мой жребий».

Пусть довольствуется этим.

1972

КАК СЕЙЧАС ПОМНЮ…

В нашей литературе уже описан один этакий словоохотливый мемуарист.

— Как сейчас помню, — привычно начинает он, когда видит, что около собралось больше двух слушателей. — В одна тысяча девятьсот первом году был я проездом на острове Капри. Ну как, думаю, не заглянуть к Алексею Максимовичу! Зашел на квартиру. Родные и близкие сказали мне, что великого пролетарского писателя нету дома…

Затем рассказчик набирает полную грудь воздуха и с пафосом продолжает:

— Эта незабываемая встреча явилась для меня путеводной звездой на всю мою последующую жизнь!

В ходе дальнейшей беседы выясняется, что именно во время этой незабываемой встречи великий «поручил» и даже «завещал» своему собеседнику сделать то-то и то-то… И самое главное — не забыть поведать всем, кому только можно, об их встречах и беседах на самые различные темы.

Когда такой «живой свидетель» беседует с двумя-тремя слушателями, особой опасности это еще не представляет. Как правило же, мемуаристы подобного рода не в силах сдержать в себе то, что им было «поручено» и «завещано». Их так и распирает от желания поделиться этим богатством с широкими массами.

Они ищут трибуну повыше. И не беда, что Горький был на Капри не в 1901 году, а несколько позднее, а сам мемуарист вообще дальше Конотопа не выезжал. Их это волнует мало.

Чего только порой не сочиняют такие вспоминатели? На свет появляются копии с документов, которых никогда не было, из копий с копий выходит, что они получали награды «лично» от командарма, «из собственных рук наркома». Один такой вспоминатель рассказывает, как он работал вместе с видным революционером, был его «правой рукой», «ближайшим соратником», «секретарем по особо важным поручениям». А потом выясняется, что «соратнику» в ту пору едва исполнилось… пятнадцать лет.

Купив пять общих тетрадок в клетку, вспоминатель ночи напролет сидит и кропает были и небылицы, бесцеремонно обращаясь с историческими фактами и с именами выдающихся и знаменитых, замечательных и великих, пытаясь во что бы то ни стало втиснуть рядом с этими известными именами свою более чем скромную фамилию. Войти, так сказать, в историю.

Мне не хочется в угоду подобным мемуаристам даже в фельетоне называть их по соседству с людьми, действительно заслуженными и действительно великими. Поэтому я позволю себе всех товарищей, имена которых нам хорошо известны, укрыть, скажем, за буквой Н.

Несколько лет назад в одной республиканской газете появилось сенсационное сообщение. Некто В. П. Вранцов охотно делился с земляками своими незабываемыми встречами с товарищем Н. Вернувшись из-за границы перед самой революцией, товарищ Н. первым делом немедленно предложил В. П. Вранцову явиться к нему на квартиру за получением важного задания. А на квартире товарищ Н. вручил будто бы дотоле не известному Вранцову свой портфель с газетами. Газеты Вранцов тут же распространил, а портфель спустя сорок лет передал в дар Военно-морскому музею.

И что удивительно — портфель был с благодарностью принят. Его поместили на видном месте, как драгоценную реликвию. И рядом --">