Антуан Компаньон - Лето с Бодлером

Антуан Компаньон Лето с Бодлером

© Editions Des Équateurs / France Inter 2015

Published by arrangement with Lester Literary Agency

© ООО «Ад Маргинем Пресс», 2022

Вчера скончалось лето…

«Лето с Бодлером? Какая нелепость!» – непременно подумают многие ценители Цветов зла. И впрямь, лето не было любимым временем года нашего поэта.

Кто же воспевал лето?

Вот Полдень, летний царь, простерся по долине,

с небесной синевы спадая серебром. ^[1]

Эти стихи написал родившийся на острове Бурбон ^[2] посреди Индийского океана Леконт де Лиль, а вовсе не дитя Парижа Бодлер, который появился на свет в доме на тесной улочке Отфёй.

Бодлер был поэтом сумерек и теней, сожалений и осени. Осенняя песня, которую положил на музыку Габриэль Форе и часто упоминал Пруст, остается одним из самых известных стихотворений Цветов зла:

И вновь промозглый мрак овладевает нами, —

Где летней ясности живая синева?

Как мерзлая земля о гроб в могильной яме,

С подводы падая, стучат уже дрова. ^[3]

Поздней осенью приходит время воспоминаний и воображения, сплина и меланхолии – свойств и чувств, неотделимых от нашего восприятия Бодлера:

И в странном полусне я чувствую, что где-то

Сколачивают гроб – но где же? но кому?

Мы завтра зиму ждем, вчера скончалось лето,

И этот мерный стук – отходная ему.

Люблю зеленый блеск в глазах с разрезом длинным,

В твоих глазах – но всё сегодня горько мне.

И что твоя любовь, твой будуар с камином

В сравнении с лучом, скользнувшим по волне. ^[4]

Здесь слышна будто вечная ностальгия по солнцу над морем, по южному летнему солнцу. Что может быть мимолетней погожего летнего дня? В других текстах поэта мы повсюду видим закатное солнце – символ упадка, о котором Бодлер неустанно твердил, – сумерки или полумглу на исходе дня, и чаще вечерний полумрак, чем предрассветный:

Будь матерью, сестрой, будь ласковой минутой

Роскошной осени иль гаснущего дня. ^[5]

Любимая женщина связана с угасанием дня и с осенью; а вот и другие времена года, милые сердцу поэта:

Вёсны, осени, зимы, и грязь, и хандра,

Усыпительно скучные дни, вечера, —

Я люблю, когда мгла наползает сырая,

Влажным саваном сердце и мозг обнимая. ^[6]

Так что говорить о Бодлере летом – затея более дикая, чем вспоминать летом Монтеня или Пруста. Бодлер познакомился с солнцем, когда его отчим, в расчете приструнить двадцатилетнего поэта, отослал его в плавание по южным морям, но тот повернул обратно у острова Бурбон, вскоре очутился на севере острова Сен-Луи и впредь никогда не покидал Парижа, не считая немногих кратких отлучек в Онфлёр и своего последнего рокового бегства в Брюссель.

Куда уместнее беседовать о Бодлере осенью, в мертвый сезон, когда день убывает, а кошки жмутся к очагу. Но нашу затею осложняли еще кое-какие обстоятельства.

Прежде всего, Лето с Монтенем снискало неожиданный успех, сначала на радио, затем и в книжных магазинах, сначала у слушателей France Inter, затем и у читателей книги, сделанной по летним передачам 2012 года, получившим широкую поддержку. Итак, планка была пугающе высока. И когда я два года спустя по просьбе Филиппа Валя и Лоранс Блок взял в руки микрофон, мне предстояло пускай не достичь большего, но как минимум не слишком снизить уровень, не слишком разочаровать слушателей.

К тому же разговор о Бодлере и сам по себе намного рискованней беседы о Монтене. Мы любим автора Опытов за его ясность, сдержанность и скромность, за доброжелательность и великодушие. Он наш друг и брат «потому, что это был он, и потому, что это был я»^[7], он автор единственной великой книги, которую мы кладем в изголовье кровати и перечитываем на сон грядущий страницу-другую, дабы жилось нам легче, мудрее и гуманней. Тогда как автор Цветов зла, а тем паче Парижского сплина – человек ранимый и желчный, он жестокий бретер, гениальный безумец и подстрекатель бессонницы.

И творчество его неоднородно и разрозненно: это стихи, стихотворения в прозе, художественная и литературная критика, личные дневники, сатира и памфлеты. Суд Второй империи вынес ему суровый приговор ^[8]. Современники Бодлера сообщают нам множество анекдотов о его эксцентричных поступках. Хотя к концу его жизни и возникла некая «школа Бодлера», что весьма его раздражало, должно было пройти немалое время, прежде чем его --">