Аврам Дэвидсон - Дело о "тёщином жемчуге"

смутных и водянистых далей, появилась дочь волн, дитя ун-ичтожения, ун-осимая и приносимая волнами, появилась сама ун-дина. И она...

Он нацепил очки, прежде, чем понимает, что делает.

Движение оказалось слишком резким. Быть может, очки сверкнули. Та женщина довольно далеко, но, всё-таки, она заметила. По крайней мере, что-то она должна была заметить. Столь же быстро, как вышла из вод и даже быстрее, она в них вернулась.

Но это видение, было хоть и кратким, но вполне достаточным.

Там, на повороте тропы, виднелись две или три головы. Это были один мужчина, одна женщина и один ребёнок, вставший на цыпочки. Они отошли в сторонку, пока лошадь паслась. Одним из них был его проводник. Его лицо выражает облегчение при виде Эстерхази. — Ах, благодарение Богу, ваша милость, ну вот эта лошадь, и теперь, хотя ещё не время, — лепечет он.

— Сойдёт, Огсто, — говорит Эстерхази. — Послушайте. — Они слушают. — Факты таковы, — начинает он. — Лёгкий солнечный удар, видите ли. Лишь слегка. Не больше, но моя кожа... ну, я парень городской. Боюсь, что не загорю, а обгорю. Я призадумался. Крем? Мазь? Лавка поблизости, где торгуют такими вещами? Аптекарь? — Они покачали головами. Неет... Ничего похожего... Не здесь... И лицо женщины, первым озаряется внезапной идеей. Он уже догадывается, что это будет.

— Ах, господин! Ах — повитуха!

— Точно, мамочка, повитуха! — эхом отзывается девочка. И даже Огсто соображает и, довольный тем, что всё хорошо и новое затруднение оказалось таким, что уладить его — дело хорошо известное и знакомое, прибавляет свои собственные восклицания: — Это повитуха, что говорить, ваша милость, повитуха! Она готовит всякие мази и прочее, а также присматривает за женщинами, когда подходит их срок! И если ваша милость позволит, я...

Но его милость отказывается это позволять. Он настаивает на том, чтобы ему сообщили направление. И, действительно, это оказалось не так уж далеко. Женщина занимается подсолнухами, уже начавшими склонять головы, отягощённые семенами; она боса, с подоткнутой верхней юбкой, являя вполне пристойное обилие юбок нижних. Она поднимает глаза, приседает в неуклюжем книксене и ждёт, пока он спешится и зайдёт во двор. Женщина с морщинистым лицом и бледно-голубыми глазами. Она ждёт, пока он заговорит.

— Я — гость Его Высочества, — произносит Эстерхази. Она согласно кивает и он задаётся вопросом, как много она знает на самом деле. Он повторяет свой рассказ, она взирает на него с сомнением. Затем: — Не угодно ли пройти внутрь, сударь, — предлагает она.

Дом настолько опрятен, как только можно было ожидать и благоухает травами, цветами и чем-то, готовящимся в печи... вероятно, курицей в перечном соусе. — Что ж, сударь, — произносит она, взирая на него с тем же выражением сомнения: — Как известно, лучшая вещь для загара — это просто смешать масло и уксус.

— Я не хочу пахнуть, как салат, — абсолютно искренне возражает он.

Она внезапно фыркает. Как видно, она не очень-то его боится. Это может быть к лучшему. С другой стороны...

— Возможно, у вас имеется мазь, — предполагает он.

Она медленно кивает: — У меня уйма их. Думаю, лучше всего была бы цинковая окись, хотя...

Он невольно ошарашен, он ожидал чего-то вроде, скажем, жира ласточки, смешанного с соком васильков, сорванных при свете (или тьме) луны.

— Цинковая окись! Как вы узнали о цинковой окиси?

Взгляд, которым она его награждает, отягощён упрёком: — У меня есть диплом Провинциальной Школы Акушерок и Сиделок, сударь. Покойный князь фон Влох отослал меня туда, он оплачивал мои расходы, ибо его люди должны хорошо содержаться. Мне отлично известна цинковая окись, сударь: а кроме того, ещё гораздо больше...

Он тут же вставляет: — Тогда вы знаете, кто или что родилось в этих местах приблизительно пятнадцать или шестнадцать лет назад и теперь пугает до одури людей нынешнего князя фон Влоха — вы не думаете, что настала пора это открыть?

Она запрокидывает голову. Если он ждал — а он почти ждал — что она зальётся слезами, заохает, разрыдается, или начнёт креститься, ну, что ж, значит, он ошибся. Бледно-голубые глаза совершенно спокойны. — Так значит, это она, — хладнокровно произносит повитуха. — Я почти ждала, что так и будет. Я думала. Думала. Даже сейчас, когда вы явились, я думала. Никакого ясного решения не пришло... но, сударь, будьте к ней милосердны: неважно, что „это“ такое, важно, что это человеческое дитя, порождённое --">