Аврам Дэвидсон - Дело о "тёщином жемчуге"

втайне, что говорить, и рождённое в ещё большей тайне... ребёнок, одержимый скорбью... но ребёнок, человеческий ребёнок во всём, один в один...

— Простите мне эту оплошность, — говорит он. — Разумеется, вы совершенно правы. Продолжайте же. Продолжайте.

От повитухи можно скрыть меньше, чем от большинства людей, но это возможно и нередко случается, что такие вещи скрывают до последней минуты даже от повитухи. — Я не хотела, чтобы меня видели, — сказала та немногословная женщина, с уже выступившей на лице испариной. А потом вырвался первый крик. А потом отошли воды. А потом все мысли о секретности исчезли, когда спало всё, кроме самой сущности. И та женщина начала корчиться, словно её самоё ломало и разрывало.

— Но, всё-таки, это была обычная работа, — объясняет повитуха. — Обычная работа...

И Эстерхази говорит: — Тем не менее, о ребёнке...

— Плоть нижних конечностей была соединена. Выглядело так, словно имелась лишь одна нижняя конечность. Ах, Боже мой, как же она была искалечена. Я говорила: « — Елена, наверное, это можно вылечить хирургически», но она ничего не понимала в подобных вещах. И она страдала за своё дитя и говорила, что это кара за грех, её грех за этого ребёнка...

— О... — отзывается он.

Женщина пожимает плечами: — Я не разбираю дела. Я не составляю отчётов. Я даже не сказала священнику — это был монах, если бы он был женатым священником, тогда ладно... ...фактически, я никому не говорила. До сих пор.

Он пытается представить, на что это могло быть похоже — хранить подобный секрет столь долгий срок... Не повитуха: мать. — Несомненно, мать ребёнка должна была всё-таки догадаться, — говорит он. — Как она могла пропускать такие слухи? В какой лесной глухомани они обитают, что мать не слышала этих историй, за несколько последних месяцев?

Повитуха отвечает: — Как видите, именно так. Она умерла, то есть мать, то есть Елена. Она умерла лишь несколько месяцев назад.

Потребовалось несколько секунд, чтобы смысл всего этого дошёл до Эстерхази. Затем он тихо произносит: — О, Боже мой...

Жить такой жизнью, пусть даже этой жизни всего лишь пятнадцать или шестнадцать лет, таящейся жизнью, пусть даже не целиком таящейся, годами изображать калеку в кресле... кресле, в котором неотрывно проводить дневные часы... одеваться в платье, такое длинное, чтобы никто не увидел бы... даже не подумал бы... даже не заподозрил бы... Жить, почти полностью ограничиваясь собой и матерью: а затем внезапное потрясение: половина мира угасла. После того, как всю жизнь предостерегала, предостерегала и предостерегала: « — Никто не должен узнать... Никто никогда не должен узнать...»

— Ну, отдых может подождать, — говорит он. — Мы должны найти этого ребёнка. И найти поскорее... Как её зовут?

Акушерка отвечает: — Так же, как меня. Мария Аттанасия. Я окрестила её. Да. Найти её. — Мгновение она думает, затем кивает: — Лодка, для начала.

Это было не так трудно, как можно было подумать, да и не отняло много времени. У него возникает ещё один вопрос и он его задаёт, когда они идут к пришвартованной лодке. — Насчёт отца ребёнка... — Он делает паузу. Мария-повитуха перестаёт мерно шагать. Бледно-голубые глаза снова смотрят на него.

— Так вы не знаете, — говорит она. — Я так и не узнала, сказала ли ему Хелена. Как видно, нет... это тоже может подождать.

Она не пускает его в лодку. Ребёнка, объясняет она, не нужно пугать ещё больше. У неё с собой имеются еда и питьё, а ещё одежда. Но в первую очередь, думает он, когда видит, как она спокойно садится в плоскодонку и ловко берётся за вёсла, в первую очередь у неё имеются безмятежное сердце и бесстрашная душа.

— Сперва, как она говорила, — рассказывала ему позже Мария-повитуха, — она собиралась утопиться. Она сняла платье, там, где ползла по отмели и бросилась в воду. Но, несомненным милосердием Божьим, она не утонула, думаю, должно быть, она удержалась на поверхности, по крайней мере, пока не обнаружила, что может плыть. Мне известно, что случается с детьми, иногда старшие мальчики бросают младших с криком и тумаками, и, прежде, чем они полностью это поймут, то уже плывут. — Наверное, этот новообретённый способ передвижения, даже больше, чем потрясение от воды и привёл её к другому образу мыслей. И та девица более не задумывалась о смерти. То, что препятствовало ей на земле, в воде ничуть не мешало. Она выглядела словно тюлень и так же двигалась вперёд, с возрастающей уверенностью --">