Фёдор Васильевич Ростопчин - Ох, французы!

что я не живописец, не ругатель, не вестовщик, не трещотка и сору из углов не выношу, хотя до чистоты охотник. Но мало ли чего похожего на свете? Кажется, все люди на один покрой; но сила не в том, что нос покороче или подлинней, ростом выше, или ниже, тяжеле или легче. Это наружность, а внутренность, кажется, у всех одна, сердце на левом боку, легкое на правом, желудок посередине, и хоть кажется, все на месте и все в порядке,-- ну, а как станет мозг действовать, то и толку не найдешь! Велик ли человек, а что в нем помещается? Невероятно! Полк страстей, корпус слабостей, армия вздора, и места нет добродетелям. Сидят голубушки в уголку да стонут, совсем в загоне; дела не делают, а от дела не бегают, точно как при герольдии.

Глава VII.-- Лень.

Вот уж десть бумаги измарал, а истории еще начала нет. Знаю, что писать надобно, и время есть, и фасада, и расположение, и входы, и выходы, и проходы, все готово. Что ж не начинаю? Ох, батюшки, матушки, вить я человек,-- лень. Пожалуйста, не браните; ей-Богу напишу историю. Хороша ли будет, или нет, сам не знаю -- это ваше дело судить. Но в моей истории все есть: изобилие и богатство редкое, людей куча, и Москва, и Петербург, вся почти Европа, и крестины, следственно, и родины. Приключения, диковинки, свадьбы, побеги, похищения, смерти; только нет погребений. Но если кто из охотников потребует, то я тотчас черный лист привяжу к книге. Пусть сам распоряжает церемонией. Трудно на земле управляться с живыми людьми, а в землю их прятать безделица. Чем знатней, тем скорей. Порядок один: напереди певчие поют, там духовенство идет, потом тело везут, за ним родня в масках, постарее пешками, помоложе в каретах; холопи, пьяные в слезах, трезвые только что не пляшут, а наконец народ, сперва кланяется покойнику, потом говорит "смотреть нечего", а там бранит, а все смотрит: на то глаза!

Но редко кто, видя мертвого, о смерти своей сам подумает, и хоть старее и слабее тащимого покойника, но мнит, что сам бессмертный, оттого что умереть никому не хочется. Скольких захватила смерть без покаяния, в разврате, в тяжких грехах, и тут, вместо того, чтоб употребить последние дни, часы, минуты на полезное, подумать о душе, о ближних, все мы почти сетуем, все говорим: ах, кабы знал! можно ли было ожидать! батюшки, попа! отцы мои, доктора! голубчики, бумаги! сударики, спасите! пустите кровь! пропустите шалфейцу! припустите пиявок! впустите ромашки! трите бок! виски! ноги! ай! ай! ай! плохо! ой! ой! ой! беда . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Но, час ударит! смерть махнет,-- и всему конец.

Иной умирает без исповеди, другой в долгу, третий в ссоре, четвертый в разврате. Редкий заслужил живой хорошее имя, едва из тысячи один оставит добрую память...

Страшно!

Умереть не хочется, а книгу писать надобно.

Так и быть!

Глава VIII.-- Необходимо.

Всегда, когда рассказывают в обществе примечательное о ком-нибудь, то мы, если тот, о ком речь, нам неизвестен, расспрашиваем обыкновенно меньше о нравственности, о дарованиях и о делах его, чем о приметах, и так подробно, как будто бы в полиции заявить надобно о побеге: велик ли ростом? каков лицом? какое платье? и, по мере красоты, лет и росту, усиливается или ослабевает участие, радость, внимание и сожаление. Беда старикам и старухам, хромым, кривым, горбатым, заикам или безобразным! Пропали они! уж никто не пожалеет. А у всех на языке: туда ему и дорога. Всему есть время и предел; но добродетель, великие дела, отличные дарования и важные заслуги должны бы по справедливости оставлять память вечную. Да память-то на доброе у людей коротка, и большая часть, зная, что об них самих помнить нечего, не хотят и сами помнить о тех, кои переживают смерть, достав себе место в истории, в почтенном кругу, в честной семье; для этого-то я и опишу подробно своих актеров, из коих два человека редкие, несколько изрядных, а прочие дрянь; однако ж они в действии. Иначе нельзя. Пороки для добродетелей столько же нужны, как тень для живописи или черная фольга для брильянта. Если б дурных людей не было, то бы не замечали и хороших; одних больше, других меньше. Ну, да и свет велик! всем есть место и дело. Везде люди, и на земле, и в земле, и на водах, даже и по воздуху летают... Вот куда залетел! попросту -- заврался.

Не в первый раз и не в последний, было бы известно.

Глава IX.-- Позвольте представить: это Лука Андреич --">