Полина Хаджибаева - Говядина

воды камне и читал невидимые при свете дня слова предков. «Нас растят на убой…» Слов было не видно, но Беляк давно выучил это послание. Ученики его не трогали. Второй, самый сообразительный, давно догадывался о том, что хочет сделать Беляк, и был не против — он вообще не понимал, зачем его посвятили в это «видение», как будто животу от этого стало лучше. Второй был умным и, как бы это странно не звучало, мудрым, но до Зазнайки ему было далеко.

Беляк поклялся, что сначала научит мальчишку (который был всего-то чуть меньше него самого) читать, а потом уже уйдет, если осмелится. Всегда находилось такое «если». Без букваря уроки проходили трудно, тем более не прошло и года, как он начал учить мальчиков говорить. Но ведь Второй был умнее остальных, у него и имя это было только потому, что Беляк не хотел называть его Умником, вот и пришлось придумывать другое подходящее имя. Он нашел этого мальчика вторым, после Дубины, о котором пожалел, что взял, но деваться уже было некуда. Беляк даже радовался что уйдет — не придется больше мучиться в этим дурачком Дубиной, который жутко любил играть и жутко не любил учиться. Ну а Голодный, соответственно, любил поесть, даже не похудел совсем.

Пока он думал, к нему подошел Второй и сел рядом. Беляку не очень нравилось, когда к нему так близко приближаются, но Второй бесил его не так сильно, как Зазнайка.

— Чего тебе? — спросил, наконец, учитель.

— Дубина рассказал, что у тебя до нас был еще ученик.

Беляку стало не по себе. Он отвернулся от мальчика, пока тот пытался заглянуть ему в лицо.

— Ну, был.

— И куда он делся?

— Пусть Дубина тебе и расскажет! — Беляк встал и хотел было направиться в пещеру, но там, скорее всего, и сидели его остальные ученики.

— Он не знает, расскажи ты, — наивно попросил мальчик.

Беляк оглянулся. Остальных учеников не было видно. Стадники пожирали новые порции еды. «Жратвы» — вспомнил Беляк слово Старца. Сердце снова защемило. Второй все еще смотрел на него своими мутными серыми глазами. Странно, подумал Беляк, мальчик был таким грязным, когда он его нашел, но глаза его светились. Теперь же, казалось, те знания, что посадил он в ученика, сделали его глаза грустными, замутненными, отяжелевшими. Жаль, он не помнил, как выглядел сам, когда был учеником Старца. И жаль, не знал Старца до того, как тот стал учеником Учителя. Хотя может и знал. Только забыл. Он тогда вообще ничего не помнил.

— Где они?

— Дубина в пещере, Голодный… вон идет, — показал Второй пальцем, — с мешком капусты.

Полненькая фигура рыжеватого мальчишки показалась из гущи немытых тел. Он тоже отличался белизной кожи, которая у остального стада была замызгана до неузнаваемости, до волдырей и сыпи.

— Идите есть. Я возьму хлеба и приду.

— Точно?

— Куда я денусь? — Беляк посмотрел на ворота. Они откроются только завтра. Войдет Мясник, но парень опять ничего не сделает. Он спрячется, скрючится от страха и будет дрожать в прохладной воде странно пахнувшей реки.

Второй встретил довольного Голодного, и вместе они вошли в пещеру. Беляк не хотел идти к ним, как и не хотел есть. Но он уже пообещал. Нужно все рассказать им. Может быть, завтра он и вправду уйдет. Беляк еле сдвинул ногу с места. От долгого сидения она затекла, и когда он встал, вся покрылась мурашками, и казалось, что по ней бегают мелкие насекомые. Ощущение было довольно приятным, иногда Беляк специально доводил себя до такого состояния, но он знал, что ходить после этого тяжело. Он видел, как Второй еще раз выглянул из пещеры, проверяя, где их предводитель, и кивнул ему, выразив на лице все свое негодование за непослушание. Мальчишка снова спрятался в темноте и больше не выходил. Беляк потихоньку направился в сторону жрущего стада. Надо было найти хлеба. Никто не обращал на него внимания. Глаза подростков и детей были пусты. И ни одной белой головы. Беляк почувствовал себя таким одиноким. Почему-то вспомнился теплый прелый запах матери.

— Почему я должен здесь оставаться? — спросил он вслух.

Несколько говядинцев повернулись на него, но, увидев, что ничего интересного не происходит, вернулись к своему жалкому занятию.

Его грудь заболела. От тоски, от горя, одиночества, непонимания.

— Несправедливо, — произнес он длинное слово. — Несправедливо.

«Почему я должен их слушаться? Они оторвали меня от матери. Они хотят меня убить. Так пусть убьют сразу, я не дам себя мучить!»

Беляк, сам --">