Андрей Арсеньевич Тарковский , Фридрих Наумович Горенштейн , Александр Наумович Митта , Андрей Сергеевич Михалков-Кончаловский - Киносценарии: Нечаянные радости. Светлый ветер. Потусторонние путешествия

национал-империалистического движения. Оно, может, и наступит. Я надеюсь, что наступит Петровское время.

Наш век — телекоммуникации — создает поразительные феномены. Ничтожные люди с двумя-тремя стереотипами дешевого обаяния торчат в каждом доме, они роднее самых близких — это телесимволы. А глубочайшие умы и уникальные таланты неведомы никому. Первые — миллионеры. Они торговцы на рынке рекламы и саморекламы. Вторые — если не в нищете, то благодаря счастливой случайности. Горенштейн сказал как-то: «Ну, в России я бы просто помер с голоду». . Между тем его талант отдан России полностью и бескорыстно. Он живет не в реальности 90-х годов. Он плавает в веках, свободно ассоциируя пять-шесть веков российской истории, связывая их в единую, неразрывную цепь, болеет и мечтает о счастливом Будущем. Этот же феномен «жизни в столетиях».  я встречал у Шнитке. Он отличает глубокие таланты. Фридрих Горенштейн в реальной жизни, где процветают ловкие администраторы, беспомощен как ребенок. Его мощный ум погружен в иную реальность, где как живые действуют Петр I, Иван Грозный, персонажи фантастических миров и библейских сказаний. Его время не подчиняется стереотипам массовой культуры. Кшиштоф Занусси как-то сказал о Тарковском: «Есть фильмы, которые надо смотреть на коленях». Довольно трудно отделить подобный мир в подлинном выражении от ловких рыночных подделок. Миры Горенштейна — подлинные свидетельства уникального российского таланта. Но ни сценарий, ни обрывки беседы — не те двери, которые в них ведут.

Фридрих Горенштейн, Андрей Тарковский СВЕТЛЫЙ ВЕТЕР по мотивам повести Александра Беляева «Ариэль»

Часть первая

В небольшой келье спал монах. Была светлая лунная ночь, четкие тени тянулись по полу и стенам.

И вдруг раздался стук, но не в дверь, а в потолок кельи. Монах открыл глаза и услышал шум, словно ураган бушевал за окном и выло множество ветров, дующих в разных направлениях. В страхе монах закрыл лицо руками, но кто-то крепко взял его за запястье. Весь дрожа, он открыл глаза. Иисус стоял перед ним и держал его за руку. Монах прошептал что-то, но губы его шевелились без слов и голоса не было. В то же мгновенье ярко вспыхнула бесшумная молния и осветила келью. Монах упал навзничь...

За окном была тихая лунная ночь. Он поднялся и сел на кровати, опустив босые ноги. Долго не мог успокоиться. Потом встал, подошел к двери, налил из кувшина воды и выпил, не отрываясь, целую кружку.

Сразу за стеной монастыря была проросшая жесткой травой поляна, над которой высились седые оливы. Здесь было прохладно от протекающего неподалеку ручья, но дальше, к горизонту, тянулась высушенная, залитая солнцем равнина, окаймленная красноватыми горами.

Два человека лежали в траве. Один был худой, с жесткими чертами лица, второй, наоборот, упитан, и мягкость линий делала его почти добродушным. Худого звали Деккером. упитанного — Клафом.

— Вы что, спите? — окликнул худой, поднявшись на локте.

— Нет, — отозвался Клаф, не открывая глаз. — Так легче думать. Правда, если вопрос слишком труден, случается и задремать.

— Разве проблема судьбы человечества — трудный вопрос? — спросил Деккер, покусывая травинку. — Он достаточно проанализирован в Апокалипсисе.

— Мне кажется, вы чрезмерно увлеклись философией, — сказал Клаф. — Занятия ею неизбежно рождают пессимизм.

— Как раз наоборот. Пессимизм рождает философию. Какое сегодня число?.. До конца XIX века осталось 7 месяцев. Разве это недостаточный повод для пессимизма?..

— Fine de siecle! Здесь целая система! — улыбнулся Клаф. — Конец века!

— На днях я листал старые журналы, — сказал Деккер. — Всюду безумные надежды, необузданный оптимизм, бессмысленная вера в человека, в Бога, в общество, в науку... --">