Софья Валерьевна Ролдугина - В горе и в радости

– Ох… отпусти меня… добей.

Она холодеет внутри.

«Яська».

Прежнюю рыжую шкоду, улыбчивую деваху с двумя куцыми косичками и россыпью веснушек на курносом носу, не узнать: с половины лица кожу точно ножом срезали, правая нога измочалена так, словно её жевали, а живот… Эсхейд смотрит – и чувствует себя так, словно проваливается в бесконечную чёрную яму, где только холод и боль.

Даже узнать о смерти матери было не так больно; может, потому что тела так и нашли.

– Добей… – хрипит Яська. Из горла у неё вырывается то ли клёкот, то ли всхлип: – Больно…

– Ясхейд, я… – голос садится.

А что сказать-то? «Потерпи, мы тебя спасём?»

Лгать она не приучена, но уже почти готова это сделать, когда вдруг тревожно трубят рога близ остатков стены – значит, чудовища вновь полезли из пустошей, чтоб им проклятыми быть. Эсхейд стискивает рукоять меча; больше всего хочется сейчас укрепить его в снегу – и самой броситься остриём на грудь, потому что не справилась, не смогла. Но нельзя. Потому что есть ещё живые, а там, за метелью, стоит Белая Хродда, древний город, где у каждой кружевницы, у каждой прачки и углежога есть свой клинок.

Но всё же они не воины; они нуждаются в защите.

– Потерпи, – просит Эсхейд, бережно прикасаясь к волосам подруги. – Потерпи, мы победим, мы обязательно… – она умолкает, потому что нет сил больше лгать, и гаснут одна за другой жаровни – видно, их опрокидывают твари, и густеет метель.

…а потом поперёк перевала вдруг вспыхивает пламя – до небес.

Пурга утихает; освещённые голубоватыми и зеленоватыми колдовскими огнями, на уступ, где стоит крепость, поднимаются тринадцать человек, и возглавляет их высокий мужчина в плаще на белом меху, коронованный венком из белых цветов.

– Вы двое – займитесь ранеными, – приказывает он злым, колючим голосом, и от этой злости становится хорошо, в ней есть жизнь, огонь. – Ты ступай к в крепость, на тебе защита, и чтоб ни одна тварь и близко не проскользнула. Остальные – вместе со мной, к стене… – тут он замечает Эсхейд и поправляется: – Пока ступайте без меня. Справишься?

Маленькая черноволосая женщина что-то звонко ему отвечает и, возглавив людей, отправляется к полосе огня. Воздух теплеет; ветра нет – затишье, и верится наконец, что никто больше не погибнет. А Телор – это он, сомнений нет – широким лёгким шагом пересекает поле и оказывается подле Эсхейд. Ничего не спросив, накидывает ей на плечи свой плащ на белом меху – а сам садится рядом с Яськой.

– Плохо у меня с лекарским делом, – говорит он. И добавляет, скосив взгляд: – Нет, плащ оставь, я-то не замёрзну, меня греет морт. Плохо – но не настолько, чтоб плакать. Слушай, рыжая, – говорит он, положив Яське руку на развороченный живот; та сразу перестаёт стонать, дышит тише, точно её боль отступает. – Ты ведь шрамов не боишься?

Она смеётся, пусть смех и обрывается почти сразу.

– Не-е-ет… Мне красивой быть ни к чему, я, это… мужняя жена.

Яська затихает; а Эсхейд молчит, прикусив губу, потому что помнит: Яськин муж, красавец дружинник из Беры, был одним из тех, кто не вернулся в крепость после ночной бойни. Но сказать об этом сейчас…

– И всё же я буду осторожен, – обещает Телор.

В ту ночь с ним пришли двенадцать кимортов, и десять из них остались в Хродде насовсем. Первые дни Эсхейд слишком счастлива оттого, что помощь всё же явилась, что удалось выжить, что в строй вернулись многие из тех, кто обречён был стать калекой, и она даже не замечает, что мало спит – и почти не ест. А потом в какой-то момент земля вдруг уходит из-под ног, и сугроб сбоку от дороги оказывается очень близко…

Телор подхватывает её на руки и не позволяет упасть.

– Ну-ка, довольно себя мучить, – говорит он, и советница, заведующая припасами, которая шла следом, согласно кивает, да и седобородый писец, сопровождающий их, в знак поддержки цокает языком. – Никому добра не выйдет, если ты себя загонишь, как гурна в скачке. Пойдём-ка отдыхать.

– Я уже не ребёнок, – цедит сквозь зубы Эсхейд; ей кажется, что если сейчас дать слабину, если закрыть глаза, то непременно случится нечто ужасное.

Но Телора показной злостью не смутить.

– Вижу, что не ребёнок, – усмехается он и легко, будто совсем не чувствует веса, взваливает её на плечо, бережно придерживая за бёдра. – Сколько там тебе лет?

– Восемнадцать исполнилось, – отвечает она так же --">