Ирина Николаевна Кнорринг - Стихи о себе

Пишу стихи о пустоте и скуке.

Встречаю хмуро по утрам зарю,

С зарей вечерней опускаю руки.

А я смотрю в бесформенную тьму,

В ночную тьму, и я томлюсь и плачу.

И никогда, должно быть, не пойму,

Что этот мрак, что этот холод значит…

Я буду жить пустынные года,

Растрачу молодость, любовь и силы.

И даже не узнаю никогда,

Чего хотела и кого любила.

1930

«В этом старом, убогом отеле…»

В этом старом, убогом отеле,

В никому ненужных трудах,

За неделей скользит неделя,

За годами скользят года.

Здесь мы медленно забываем,

Что вся жизнь могла быть иной.

Никогда не обещанным раем

Не смущаем наш сон и покой.

Здесь мы плачем, смеемся, стонем.

Здесь мы старимся — я  и ты,

В этом старом, ненужном доме,

В безысходности пустоты.

Вот луна поднялась на крыши…

Как печален вечерний час!

Оттого, что и Бога не слышит,

Никогда не услышит нас.

1931

«И вовсе не высокая печаль…»

И вовсе не высокая печаль,

И не отчаянье сдвигало брови…

— Весь вечер ныли, долго пили чай,

И долго спорили о Гумилеве.

Бросали столько безответных слов,

— Мы ссорились с азартом, и без толку.

Потом искали белый том стихов

Повсюду — на столе, в шкафу. на полках.

И не нашла. И спорили опять.

Стихи читали. Мыкались без дела.

И почему-то не ложились спать,

Хоть спать с утра мучительно хотелось.

День изо дня, — и до каких же пор?

Все так обычно, так совсем не ново,

И этот чай, и этот нудный спор

О Блоке и таланте Гумилева.

1930

«Печального безумья не зови…»

Печального безумья не зови.

Уйдем опять к закрытым плотно шторам,

К забытым и ненужным разговорам

О вечности, о славе, о любви.

Пусть за стеной шумит огромный город, —

У нас спокойно, тихо и тепло,

И прядь волос спускается на лоб

От ровного и гладкого пробора.

Уйдем назад от этих страшных лет,

От жалких слез и слов обидно-колких,

Уйдем назад — к забытой книжной полке,

Где вечно — Пушкин, Лермонтов и Фет.

Смирить в душе ненужную тревогу,

Свою судьбу доверчиво простить,

И ни о чем друг друга не просить,

И ни на что не жаловаться Богу.

1931

«Только память о страшной утрате…»

Только память о страшной утрате,

Неживой и покорный недуг.

Я люблю мое темное платье

И усталость опущенных рук.

Я люблю мою комнату-келью,

Одиночество и пустоту,

И мое неживое похмелье,

И мою — неживую — мечту.

Кто-то жизнь мою горько возвысил

Стали дни напряженно-тихи.

Только — пачка нетронутых писем

И мои неживые стихи.

1931

Баллада о двадцатом годе

I.

Стучали колеса…

«Мы там… мы тут»…

Прицепят ли, бросят?..

Куда везут?..

Тяжелые вещи

В темных углах…

На холод зловещий

Судьба взяла.

Тела вповалку,

На чемоданах…

И не было жалко,

И не было странно…

Как омут бездонный

Зданье вокзала,

Когда по перрону

Толпа бежала.

В парадных залах

Валялись солдаты…

Со стен вокзала

Дразнили плакаты…

На сердце стоны:

Возьмут?.. Прицепят!..

Вагоны, вагоны —

Красные цепи.

Глухие зарницы

Последних боев.

Тифозные лица

Красных гробов.

Берут, увозят

Танки и пушки

Визжат паровозы,

Теплушки, теплушки.

Широкие двери

Вдоль красной стены.

Не люди, а звери

Там спасены.

Тревожные вести

Издалека.

Отчаянья мести

В сжатых руках.

Лишь тихие стоны.

Лишь взгляд несмелый,

Когда за вагоном

Толпа ревела.

Сжимала сильнее

На шее крестик.

О, только б --">