Сергей Сергеевич Аверинцев - Религия и литература

предопределила роль как
того, так и другого в закладывании дома европейской культуры,
в котором мы живем до сих пор.
Сравнивая греческое и ближневосточное отношение к слову как
образу мира, мы делаем не что иное, как познаем себя. Сравнивать
мы должны бережно и осторожно, памятуя, что мы остаемся европей­
цами, и следовательно, «греками», а потому наши соображения о
противоположном полюсе творческих возможностей легко могут ока­
заться тем, что русский поэт назвал: «домыслы втупик поставленного
грека». Обретенная нами способность в акте культурологической
рефлексии дистанцироваться от себя, «взглянуть на себя со стороны»
отнюдь не означает, что мы и впрямь обретаемся «в стороне» от самих
себя. (Правда, сейчас появились люди, для которых не то что Ближ­
ний или даже Дальний Восток, а культура Майя или полинезийских
аборигенов так же «понятна» и «близка», как Афины и Флоренция,
или немного «понятней» и «ближе». Что в их случае означает слово
«понимание», судить не беремся.) Мы рассматриваем иллюзию.всепонимания как смертельную угрозу для гуманитарной мысли, кото­
рая всегда есть понимание «поверх барьеров» непонимания. Чтобы понастоящему ощутить даже самый «близкий» предмет, необходимо на
него натолкнуться и пережить сопротивление его непроницаемости;
вполне проницаема только пустота. Смысл каждой культуры про­
зрачен и общезначим в той мере, в которой это есть смысл, то есть
нечто по своей сути прозрачное и общезначимое; но столь же верно,
что он «загадочен», а именно постольку, поскольку он «загадан»
нашему сознанию извне инстанциями, от нас независимыми.
...Были времена, когда в Европе твердо верили, что история
мировой литературы начинается не откуда-нибудь с середины, а точно
с самого начала, с начала всех начал — с античности. «Вначале была
Греция...» Предполагалось, что доэллинский мир знал словесное
творчество, однако стихийное, бессознательное, безличное и притом
поставленное на службу внеэстетическим, жизненно-утилитарным
целям, между тем в литературной культуре как таковой этому
миру было отказано; только греки положили начало феномену ли­
тературы, «изобрели» и разработали одну за другой жанровые фор­
мы, выстроили из них стройную систему и довершили свои благодея­
9

ния тем, что создали теорию литературы, или поэтику, в своих наи
более общих основаниях значимую и поныне.
Чтобы верить в такую картину, необходимо видеть догреческий
и внегреческий мир куда более «темным», а классическую Элладу —
куда более «ясной», цивилизованной, похожей на Европу нового вре­
мени, чем они были на деле. Больше никто и никогда не сможет уви­
деть их такими. Мы стали куда богаче наших предков: открытия и
дешифровки подарили нам один шедевр за другим — «Сказку о двух
братьях» и эпос о Гильгамеше, «Песнь арфиста» и «Повесть о невинном
страдальце», вавилонские «покаянные псалмы» и гимны Атону, угаритские поэмы и хеттские хроники... Мы узнали, какой зрелой, тон­
кой, дифференцированной могла быть древневосточная литература;
одновременно выяснилось, как много темного и архаического присут­
ствовало в составе самой греческой культуры. Мы стали разумнее:
самоуверенный европоцентризм, с легким сердцем деливший народы
па «творческие» и «нетворческие», окончательно выявил для нас свою
интеллектуальную и нравственную несостоятельность. Все это — объ­
ективные результаты научного (и не только научного) развития,
которые никому не дано взять назад.
Стоит подумать, однако, не было ли у классицизма своих резонов,
с которыми мы обязаны считаться — пусть на совершенно ином уров­
не — и ныне? Не отражало ли наивно-четкое представление о Греции
как абсолютной точке отсчета на линии литературного развития некий
аспект истины?
Мы с привычной легкостью говорим не только о «вавилонской
литературе» или «древнееврейской литературе», но также о «хеттской
литературе», о «хурритской литературе», о «финикийской литера­
туре», о «самаритянской литературе». Была «литература» у греков,
и была «литература» у финикийцев. Конечно, всякому ясно, что на­
циональный облик и художественные достижения этих двух литера­
тур весьма различны *, но не об этом идет речь. Речь идет о другом:
предполагается, что все различия между ними укладываются в рамки
одного равного себе понятия «литературы», так --">