Виталий Яковлевич Виленкин - В сто первом зеркале (Анна Ахматова)

лица,
Напрасных крыл напрасны трепетанья,
Ведь все равно я с вами до конца.
Вот отчего вы любите так жадно
Меня в грехе и в немощи моей;
Вот отчего вы дали неоглядно
Мне лучшего из ваших сыновей;
Вот отчего вы даже не спросили
Меня ни слова никогда о нем
И чадными хвалами задымили
Мой навсегда опустошенный дом.
И говорят — нельзя теснее слиться,
Нельзя непоправимее любить...
Как хочет тень от тела отделиться,
Как хочет плоть с душою разлучиться,
Так я хочу теперь — забытой быть.
Больше она ничего не захотела читать, словно исчерпав
нечто заранее решенное или сейчас для нее возможное,
и было ясно, что просить бесполезно.
Как она читала? Негромко, мерно, но с ощутимым бие­
нием крови под внешним покоем ритма. Ничего не подчер­
кивая, не выделяя, ни стиха, ни строфы, ни одного отдель­
ного слова, ни одной интонации, так что каждое стихо­
творение выливалось как бы само собой, на едином дыха­
нии, но каждое — на своем дыхании, в своей особой мело­
дике. Ближе всего из того, что мне приходилось слышать
из авторских чтений, это было, пожалуй, к фонографичес­
кой записи Блока.
Встав из-за стола, все опять занялись рассматриванием
коллекций. Раскрывались одна за другой какие-то толстые
1 «Свирель Пана», 1923, № 1.
13

картонные папки с рисунками; на полированном красном
дереве теснились бесчисленные фарфоровые собачки все­
возможных пород; пестрели изысканными букетами и ми­
ниатюрами богато золоченные чашки. Принесли и «ахматовскую иконографию». Когда Анна Андреевна брала в ру­
ки то маленькую камею со своим изображением, то «ста­
туэтку Ахматовой» работы Наталии Данько, то какойнибудь уникальный графический портрет, с полным равно­
душием кладя потом эти вещи обратно в «коллекцию»,—
все это наше занятие со стороны могло бы, вероятно,
показаться каким-то очень странным парадоксом. Тогда
мы не знали, что вот такую же «статуэтку Ахматовой»,
чудом сохранившуюся у нее, она не так давно продала,
чтобы на эти деньги съездить в Москву повидаться с Оси­
пом Мандельштамом, самым близким ей поэтом. Уникаль­
ную статуэтку «купила С. А. Толстая для Музея Союза
писателей», как сказано в позднейших воспоминаниях
Ахматовой1.
Анна Андреевна собралась уходить. В передней кто-то
из нас снял с вешалки и подал ей старенький макинтош —
так тогда называли прорезиненное непромокаемое паль­
то,— и она подошла к зеркалу, чтобы надеть шляпу. Я вы­
звался ее проводить и у подъезда попросил ее подождать,
пока сбегаю за машиной. Она удивленно подняла брови:
«А вы уверены, что мне необходима машина? Пойдемте
лучше пешком, я вас проведу через Летний сад, хотите?»
На другой день Василий Иванович Качалов прежде
всего потребовал от меня подробнейшего («Только ничего
не пропускайте!») рассказа обо всем, что было накануне.
Он долго не мог мне простить, что я запомнил наизусть
один «Последний тост», а из других двух стихотворений
почти ничего не запомнил.

‘ А . А х м а т о в а . (Листки из дневника). Рукопись. Государст­
венная публичная библиотека им. М. Е. Салтыкова-Щедрина. Отдел
рукописей, ф. 1073, № 81. В дальнейшем ссылки на этот фонд даются
в тексте с указанием «ГПБ».

2

«Канделябры эпохи»
Да и «Последний тост» я запомнил неточно, как потом
выяснилось. И с теми же ошибками его, с моих слов, вы­
учил В. И. Качалов. В это время поэзия Ахматовой как-то
особенно к нему приблизилась, вернее сказать, впервые
по-настоящему им завладела.
Он знал ее стихи с давних пор, еще с 10-х годов, с выхо­
да «Четок» и «Белой стаи», с редких предвоенных петер­
бургских встреч; многие отдельные строки, строфы и целые
стихотворения помнил наизусть. В разговорах об Анне
Андреевне он с большой нежностью вспоминал встречу
с ней в Кисловодске, в санатории Цекубу (сокращенное
название Комиссии по улучшению быта ученых), летом
1927 года, когда «она была такая худенькая, бледная и вот
с такими серыми глазами»— двумя пальцами показывал,
с какими: от брови до щеки. Что-то его тогда, по-видимому,
и тронуло и пронзило не только в ее стихах, но и во всем
ее облике, физически почти невесомом и духовно несгибае­
мом. Это и теперь еще проскальзывало в каких-то инто­
нациях его воспоминаний. Легко было понять, почему пос­
ле внезапного отъезда Ахматовой из Кисловодска Василию
Ивановичу стало тошно «даже смотреть на --">