Виталий Яковлевич Виленкин - В сто первом зеркале (Анна Ахматова)

создаваемый
этим вращением вихрь «ось Канунов». Вот и последний
видимый нам ее поворот, вызванный невыразимой тя­
жестью осени 1942 года:
От того, что сделалось прахом,
Обуянная смертным страхом
И отмщения зная срок,
Опустивши глаза сухие
И ломая руки, Россия
Предо мною шла на Восток.
«Поэму без героя» нельзя понять до конца, восприни­
мая ее изолированно, вне того, что предшествует ей и
окружает ее в творчестве Анны Ахматовой.
Она говорила о Мандельштаме, что «он одним из пер­
вых стал писать стихи на гражданские темы. Революция
была для него огромным событием, и слово народ не слу­
чайно фигурирует в его стихах». Уверен, что она могла бы
нечто подобное сказать и о себе. Говорила же: «Это Со­
логуб не смог перейти за революцию, а я перешла». Нужно
знать всю Ахматову, чтобы до конца понять, почему так
313

свободно переходит в «Поэме без героя» ее лиричес­
ки претворенная автобиография на просторы лироэпической гражданственности, в самом высоком и точном
звучании этого слова. Тогда уже не будет необходимости
ни причислять великого поэта к «интимным лирикам», ни
приписывать ему под конец жизни какое-то особое мас­
терство «исторической фрески».
Могла ли Ахматова однажды сказать о себе: «Я была
тогда с моим народом», если бы не была она со своим на­
родом всегда? И тогда, когда «интимно» писала в «Чет­
ках»:
...Но все мне памятна до боли
Тверская скудная земля.
Журавль у ветхого колодца,
За ним, как кипень, облака,
В полях скрипучие воротца,
И запах хлеба, и тоска.
И тогда, когда, прощаясь с древним Новгородом в на­
чале войны 1914-го, увозила оттуда коротенькое стихотво­
рение, словно припечатанное последними двумя строч­
ками:
...А город помнит о судьбе своей:
Здесь Марфа правила и правил Аракчеев.
И тогда, когда в той же «Белой стае» появились ее стихи
«Июль 1914», написанные на второй день после начала
войны:
Можжевельника запах сладкий
От горящих лесов летит.
Над ребятами стонут солдатки,
Вдовий плач по деревне звенит.
Не напрасно молебны служились,
О дожде тосковала земля!
Красной влагой тепло окропились
Затоптанные поля...
А через несколько месяцев — тяжких, страшных меся­
цев войны — каким стоном вырвалась у нее «Молитва»
о России («Дай мне горькие годы недуга...»), которую я
31 4

уже приводил в своих воспоминаниях и не могу еще раз не
назвать поразительной, почти невероятной, если вдумать­
ся,— по безоглядной жертвенности любви к родной земле.
О стихотворении «...Мне голос был, он звал утешно...»
тоже уже говорилось не раз, и далеко не только в этой
книге. В 1917 году, на пороге Революции, оно прозвучало
клятвой верности своей родине, и Александр Блок неда­
ром так горячо его принял, сказав свое знаменитое: «Ахма­
това права». Многие, наверно, еще помнят, каким новым
волнующим смыслом звучало оно, когда его читал Кача­
лов в наши военные годы, сороковые.
Если продолжать перебирать даже только самое бес­
спорное, высокое, нетленное, придется переписать сюда
слишком многое. И все же можно ли не вспомнить, какие
страстные, вырвавшиеся из глубины души отповеди
«отступникам» прозвучали в ее стихах в конце первой
мировой войны, да и в первые годы революции, наряду
с вышеприведенными: «Высокомерием дух твой помра­
чен...» 19(7 года, «Ты отступник, за остров зеленый//
Отдал, от^дал родную страну...», или полные скорбного
достоинства строки: «Не с теми я, кто бросил землю...»
И каким лирическим откровением завершилась эта тема
в поэзии Ахматовой, когда в 1961 году она написала
свою «Родную землю»:
В заветных ладанках не носим на груди,
О ней стихи навзрыд не сочиняем,
Наш горький сон она не бередит,
Не кажется обетованным раем,
Не делаем ее в душе своей
Предметом купли и продажи,
Хворая, бедствуя, немотствуя на ней,
О ней не вспоминаем даже.
Да, для нас это грязь на калошах,
Да, для нас это хруст на зубах.
И мы мелем, и месим, и крошим
Тот ни в чем не замешанный прах.
Но ложимся в нее и становимся ею,
Оттого и зовем так свободно — своею.
Это было написано в 1961 году, это из «последнего
периода» гражданской лирики Ахматовой. Но разве можно
забыть, что новый ее подъем начался гораздо раньше, в
315

первые же недели Великой Отечественной войны, великой
Ленинградской эпопеи. Разве можно забыть, какое впе­
чатление произвели тогда эти короткие --">